В невидимой точке времени

***

может быть в конце

останется только то

чем я гордился в детстве

амарантовый глаз собаки

стихотворение на другом языке

крыло стрекозы похожее на реку

осколок упавшей звезды

и то как я впервые понял

неподкупную душу магнита

не будет полного исчезновения

ГОСТЬ

Высокий и худой,

он тонкими пальцами выбирал из фиников гробы

и говорил мне о том,

что всякая музыка запретна.

Я вспоминал:

залитый золотом вечер,

продавец виниловых пластинок молчит,

над ним укоризненно склонился ландыш созвездия.

Играет музыка;

и на кончике этой иглы смерть,

комариная песня о крови,

ги́льзовый звон реки.

Я пишу стихотворение, потому что слышу,

как певцы вынимают

складные ножи голосов

и срезают

виноградную лозу времени.

ЗРЕНИЕ

нас наделили болью и она

так в хризалиду глаза вплетена

что не способен речи виадук

к ней протянуть срывающийся звук

и вынудить звучанием её

из сердца мира вынуть остриё

чтоб мы могли в том мире мировать

пока пора настанет миновать

ӨЛIМ

Там, где мой предок пробует языком окатанный штормом камень,

в невидимой точке времени,

где смиренная смерть кружится

в тюлевом платье облака,

разнося лепестки ириса,

из серебряной куколки выползла чёрная бабочка –

моё первое прикосновение к речи.

***

На разъеденной солнечным

светом рыночной площади

у слепого араба купить

серебряную фигурку льва,

в чьих немигающих глазах схваченная жестокость.

Отрубить руку за воровство –

можно ли схватить сильнее золото, серебро, время?

АНГЕЛ

помнишь мы спрятали пулю

в дупле орехового дерева

стоящего одиноко

когда покидали этот край

на долгих девять лет

вернувшись мы его не узнали

оно затерялось среди других деревьев

подросших и стоящих кругом

шевеля молодыми ветками

по которым снуют лиловые гусеницы

но однажды когда начиналась гроза

и старики под навесом просили бога о милости

в тоскливых звуках встревоженного ветром сада

я услышал хлопок крыльев

и увидел как вспыхнул огонь

одноразовый ангел смерти

попрощался со мной