ПЕРЕД СЪЕМКОЙ: «БУМАЖНЫЙ ЗМЕЙ»

Не заводится (зачем тебе вестник,

если ты бесповоротно ощутил уже эту весть

прежде любых объяснений, давным-давно,

прежде любых знамений, любых голосов,

и, чтоб узнать ее, не нужны тебе

никакие намеки, никакие повадки,

не нужен кто-то, убравший волосы со лба,

беглый жест тайного шифра,

не нужно видеть

лицевые мускулы глухонемых, словно другой

кто-то силится рыть иглой колодец,

не нужна воркотня пыли на слабом ветру –

неслучившееся с каждым разом лучше и лучше,

оно и есть обетованье, – не нужен

плохо смазанный зернистым жиром

сайской выдры столетний чигирь,

урчащий взамен мопедного мотора?) наш

ламбретта предпоследнего выпуска 1972 года

на фоне мелиорированной земли

вдоль Ферганского канала,

не снятого каким-нибудь Лучано Товоли.

ДОН ЛУИС ДЕ ГОНГОРА СМОТРИТ НА ЦИФЕРБЛАТ

Потом следует вывод:

время, скорее, походит

на залежи невозникшего, на

ничто, чреватое числами (так твои

слова росились в спиральных яслях

ушных раковин) с одним

и тем же тиканьем в разных местах.

МОНОТОННОСТЬ ПРЕДМЕСТЬЯ

Это так близко, что не надо

открывать дверь. Все равно

тень тополя внутри себя на асфальте

ползет вверх и вниз, как ртуть

по впадистой коже. Похожесть

двух пустырей (не считая

дувала) –

разделяет их прямоугольный проем

распахнутого настежь дощатого полотна,

как зеркало, в котором

теплая несущественность какой-то

бескостной скудости выдыхается из

инертной явности двух заброшенных мест

сквозь прямоугольный проход в глинобитной стене.

ЭКРАН

Никого напротив дувала

потому что их нет

(твой крошечный свет

сквозь метан

кажется в подпочвенной тьме

глотком воздуха за их спиной)

ни певца ни прекраснообутого путника в твоих

зрачках перед белой стеной

на которой шуршит и вьется твой

миф в щемящих царапинах полустертый

(вдалеке среди алайских гор)

на пленке лишь

имеющий послевкусие до сих пор

ВТОРОЙ ФИЛЬМ

Первый кадр и есть

в истории экрана лучший фрагмент,

который нельзя превзойти (словно

молнию, что рождается в гумусе, как

пшеничные ростки, – они

зачлись ей за внезапность), словно

кто-то не сделал того, что сделал когда-то

в неслучившемся,- например,

не снял муравьев,

вправо-влево мечущихся по рельсам

(почему прежде всего надо смотреть

на прибытие поезда?). Богам

все равно, кто завершит

зримый эпос земли, -

люмьеровский люд или римский вор

перед прыжком в Тибр

с моста Mazzini головой вниз.

ПРОМЕЛЬКИ В ФИЛЬМАХ

Кто-то идет, темнее своей тени,

скользящей в ослепительный полдень (ждешь

одну фигуру, но

вместо нее появляется другая

в кадре в Без крыши и вне закона;

сигаретная пачка «Аполлон-Союз» падает

на пол в С течением времени;

кирпич разбивает стекло

теплицы в Дневнике горничной; муха

садится на плечо Короля-Солнце,

когда зрителю донесли о гангрене

в Смерти Людовика XIV;

насекомое ползет на

венчике желтого злака в Иисусе

Бруно Дюмона) по

выбеленной стене.

БОЛЕЗНЬ МЕНЬЕРА

Глаза уперлись, словно две кобры в капюшонах вместо век, в край бугристой стены, чтобы ему не упасть.

То есть земля, малые птицы и дерево, чьи безлистые ветви острее солнечной стали, уплывают под вечер в закатную пасть.

Вспомнить целительную сцену ранних семидесятых – вспомнить детство в трещине мутного вертиго?

Вановск, Вановск (где вы играли в футбол с местным «Спартаком» на кубок «Надежды», питомцы «Нефтяника», группа подготовки, тренер А.Полищук, правокрайний форвард Муни, Сергей Рузанов в центре нападения, Толя Яковенко в защите, он в полузащите, Ренат на воротах, больше никого не помнит, вам тринадцать, и Витя Петров начинает игру) – такой усадебный посёлок на пути в Коканд, что хотелось сказать: в горнице пахнет настойкой из пчелиного подмора. Там теперь встречаются только сплошные руины,- вот, оказывается, она какая, усыпальница вчерашних каникул,- мозаичная, статуи пионеров, дехканка и рабочий, серп и молот, мраморное крошево в пёстрых, осколочных зубьях скрипит под ногами.

Между тем нужно иметь сегодня вовсе не львиное сердце, но крепкий вестибулярный аппарат, и к тому же в новой Фергане не осталось сугубо ферганских мест. Все правда. Ладно.

Плюс выбеленная солнцем вуадыльская¹ дорога в конце недели настолько пустынна, будто сюда лишь он и мог ускользнуть от себя. Кто?

Вскоре донесся голос, хриплый, словно чей-то вздох застрял в колючих кустах:

обернуться бы одним древом жизни всему человечеству и говорить на эсперанто – или дайте свободу уйгурам, отдайте Крым Клептону, Брюсу и Бейкеру; Шевкету, Юсуфу, Амзе и Энверу; Give Ireland back to the irish; вихрь, вой, спазм, головокружение; инфаркт мозжечка – лопнет затылок?

Но, как он и хотел, в последнем кадре старый, сухой карагач высился на летнем фоне – такой серый и костисто-ломкий, что стая воробьев, как комьевидные ядра, мгновенно брызнула сквозь это дерево, не задев голых сучьев, острее солнечной стали: угловатые прорези между ветвистых клиньев и так далее.

ПУСТАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ

Арычные мосты вдруг выступили из

хаоса, который сквозь

обилие отдельностей вполне

уместных здесь вещей

можно поймать лишь рассеянным взглядом,

будто сейчас слева направо

по воздуху плывет едкий дым

сигнальных костров.

Теперь даже вовсе не нужно видеть то, что видишь,

как если бы Флобер закончил

описание сельскохозяйственной выставки только что,

и в чьих-то лаковых ботинках отражается трава,

которая, словно шуршащий лепет

бесформия, тут оборачивается одним

истоком для разных голосов.

НИЗКИЙ РАКУРС

Немое – шире; звук

сужает экран; в таком случае кран

рельсы и панораму оставь чужакам.

Нам нужен неподвижный кадр,

а не тревеллинг и скорость.

Но можно ли в подобной зажатости снять деталь?

Допустим, руку,

особенно смуглую, когда

она кладет веер на циновку?

Только в ч/б этого (ее) не видно

(она здесь всё у́же и у́же),

как, впрочем, и того,

что дух веет где хочет,

то есть – ни внутри, ни снаружи.

БУМАЖНЫЙ ЗМЕЙ, ИЛИ КИНОРЕЖИССЕР КУРИТ АНАШУ В ПРЕДМЕСТЬЕ КОКАНДА

Все равно что вновь

стать собой (кто-то

шептал ему в 61 году

для одного кайфного кадра

две строки из

«Границ любви» Роже

Жильбера-Леконта, «меж губ

поцелуя стекло одиночества») – перенять

манеру местных жителей: присесть

на пятки и (словно

головокружение сейчас от людей,

от их голосов пришло

к нему из иной страны,

где нет гравитации) наблюдать

за дракой двух безухих псов

на навозном участке или

за глотательной гримасой арычных волн

под пальцами мужских ног,

один раз в пять щемящих минут

затягиваясь пурпурной самокруткой.

ЭКРАН. ПОСЛЕ ПРОСМОТРА

Великой иллюзией названа Гельвеция в снегу?

Вечная середина, по которой «двое»

идут в финале фильма?

Нет, имеется в виду, скорее, просто пробел

между мировой бойней и мировой бойней –

иной раз ее слишком много

(пока мы беседуем, за окном

дрожит под палящим небом

лепка линий выбеленных дувалов по

краям выщербленных улиц

в сиянии дымчатого малолюдья пыльных окраин,

и на глиняных скамьях в шифоновых платьях сидят

тюркоглазые женщины, поджав колени,

и вполголосничают о вздорожании цен),

этой заминки.

***

Свёрнутые в материю, заступившие за

оконный алтарь – вот что ты назовёшь:

образующим. Пыльно за складом

взвеси летнего дня, растворённого в перевале.

Вот когда можно сказать, можно. «Больно: я тебя вижу».

Это не мы ли лежали, это не я ли спрятал тебе

сложенные голоса. Это про те же, что не вместились.

Чтобы когда-то в них провалиться,

в карманные скважины после полудня. В слёзный проток,

в кровь, поднимавшую тело. Лишь когда они заговорят,

что дыхание наросло на мгновенное становление слепка.

Когда ты сможешь выйти на солнечный свет

из электричества

и каким-то сжатием развернёшь: жизнь.

***

Тот, кто прикрыт

пылью среди чужды,

исключен из жажды по ране.

Вот почему убегает, всплывая

в незамедлённой схватке тело:

ты меня ранишь, ничто не может

зажить в моей речи: зажить.

В сукровице дней,

в крове ночного выдоха

ты касаешься. Я смотрю

в твоё промедление. Может быть,

одинаково незамеченны

стали всполохи. Но, если нужно испытывать,

есть стяжение

или бескровные способы видеть

и застывать снова там, где остановлен

голос и снова включён и снова, смотри

***

в каком органе речь замирает когда

вводится глицерин спирт этиловый ректификат

полость артерии – выбор пространства для замещения

в плотности тела: потоки меняют вращение на вертикаль

я отсутствовал как наблюдатель

потому что искал

криминальные новости ноября

в день когда нечего было делать на старой работе

кафедра уголовного права

и процессов, происходивших потом

в троллейбусе N 31

после закон а пока сила тяжести

кровь не стекала под яблоней

она просто попала мне в голову

Видишь ли?

Видишь ли, это было вчера:

остановил свой взгляд, сделал снимок,

занёс в протокол про запас

если завтра никто не думал про аутолиз и гипостаз

поцеловал руку

«Их поднимали со дна» – пишет N.

«Что вы хотите сказать?

Опускание крови?»

Нет, ты говоришь

с тем, кого видел

глядящим с утра.

Смотришь сбоку: всё видно, ничто

не нарушает силы.

За четыре часа

что-то происходило:

тот, кого уже нет, упал,

но что-то в нём продолжает падать.

***

Воздух дыхания, бросивший свёртки с памятью или мерцание, стёртое с карты лица. Но пока в ещё длящемся отсвете – поселение тел, заступающих за последнюю на сегодня явь.

Диссимиляция как преступление, произошедшее возле отступа.

Флюоресцентный экран направляет поток снизу вверх, закрывая расколотый слой вместо мерцания. Только не завтра, не после: может, намеченный вместе с потоком света выдох скроет купирующий сигнал.

Серое море. Соль отделяется от воды, оставляя неназванным главное. Сможет ли голос оставить в себе разрывающийся снаряд?

Вопреки близости между теми, кто открывает друг другу глаза, становясь каждый день поселенцами, переносящими взгляд.

***

одорология терпкая память телесных следов

как dolorosa как роза как а исчезают твои прилагательные лепестки

за вычетом существа оставляя даже не пыль

не дотронуться не взглянуть

так, умерев, человек

пахнет так сильно

будто бы оповещая

в последний раз:

я есть

чтобы потом не остаться

чем-то невыносимо большим

ни на руках

ни в глазах

***

два-три волоса моей матери

как-то случайно попавшие на

свежепокрашенный пол

если убрать – останется след

если оставить – присутствие

то же со многим

след невозможнее

1.

Система изъянов: сцепленная пауза:

нельзя жить с человеком и быть свободным от;

нельзя быть свободным и быть человечным от одиночества

Можно пытаться но это 

бег на месте как

новогодняя игрушка 

внутри которой идёт снег 

Малая амплитуда колебаний

Малая амплитуда колебаний языка 

Смещение каплей моря

Будто она революционный лозунг 

вяжущий время

связанный временем 

связанный временем одиночного солнцестояния

Время внутри украины

Время на краю льда 

На краю отражения 

На берегу моря

Втягивающееся в себя 

Втягивающее себя в отброшенное 

Обратное напряжение

[Улитка стекла] 

Улитка что сделала? 

Истекла

Обратное натяжение отражения 

Обрыв воды:

Пробел: Минус: Скол

Слабое место камня

Строить из слабых мест

Аркады

Вдох изъяна 

Человек говорит только на выдохе

Вдох: мёртвый голос 

Говорить из изъяна

Вдох камня

Двойная странность 

Стекающее Килиманджаро 

Истекающее Клио

Статичная форма

Статичная форма речи

Статичная речь

Форма изъяна

Статичная свобода воды 

Освобождённый Улисс

Освобождённый Эзоп

Освобождённый Донасьен де Сад

Освобождённый Дрезден 

Говорить из западни

Говорить из западни снега идущего в комнате

Говорить из броуновского снега соединяющего все точки фуги

2.

Фото Филадельфия 1 июня 2020 года 

полицейские встают на одно колено перед протестующими

Мама говорит: слишком литературная реальность

Им стыдно потому что они напуганы или

они напуганы потому что им стыдно (?) 

Блогер заставил белых прохожих в Нью-Йорке 

извиняться на коленях перед афроамериканцами ради пранка. 

Видеотрансляция опубликована на 

YouTube-канале Smooth Sanchez.

Юноша подходил к жителям города и говорил, что 

работает на движение Black Lives Matter. 

Он просил их встать на колени в память о смерти Джорджа Флойда. 

Большинство прохожих соглашались;

Один несколько раз ударил его по лицу

Мама говорит: я понимаю что парень мудак но

мне как-то от этого нормально;

но меня бесят вставшие на колени

Это нормально? 

31 мая жители Хьюстона, США, собрались вместе, чтобы 

помолиться за семью чернокожего мужчины Джорджа Флойда, 

умершего после жестокого задержания. 

Во время молитвы присутствующие белые американцы 

преклонили колени и попросили прощения за годы расизма.

Мама говорит: мне кажется эти люди хуже убившего полицейского; 

хуже чем мы

Старец Зосима стоящий на коленях перед Дмитрием Карамазовым;

Грушенька, собираясь было поцеловать ручку Катерины Ивановны, 

внезапно демонстративно отказывается это [сделать] –

Ты сейчас не понимаешь чем рискуешь:

преклоняться перед тем чего не можешь произнести 

Тоже отсечения от истины 

в пользу другой [ещё не] истины; неженщины

Эллипс отречения в сторону незнания;  

учи ещё мёртвое; зубри пробел; неси белое;

наше всё: рука без пальцев: вода сквозь: нашествие 

В осознании смерти есть тело, смещение, красота И

[внутри] мы счастливее чем [здесь] 

Вступить в контакт через украину: зазор:

новая невозможность: удар внутрь

Время от которого приходится отрекаться

Безвременье от которого приходится уклонится 

Будто мы эвтаназия революции: красть из-под носа 

Непреодолённая преодолённость:

ежедневное преступание прилепленного ожидания небытия; мавзолей 

Причастие участию во

последней трапезе

Саддам Хуссейн: курица с рисом, горячая вода, мёд 

Эллиптичность нелюбви смерти запятой: гелиоцентризм:

речь работающая [как] тело: порнографична; акту любви

тело работающее [как] речь: тень падающего; листа

оба-конца-воды: преклонившей жажду;

оба-конца-света: отклонившего мотылька; 

читая [замыкая] неполучившийся снег

3.

Памятничество: настояние на тавтологии:

каждое последующее действие должно быть всё более неизменным 

Вавилон: нельзя писать стихотворение внутри башен близнецов 

Даже в нескольких месяцах от: 

Можно писать только перемещаясь из пустоты в пустоту:

[в первый самый обычный день когда 

к мемориалу никто не придёт] сможем ли мы что-то сказать:

документальная поэзия подходит здесь больше всего но

и она не придёт: и обе руки у меня заняты

днём я разрушаю список кораблей

ночью учу наизусть:

намокший хлеб клеится к пальцам:

замыкая воду:

обе руки у меня заняты

я могу только держать равновесие

я могу держать равновесие только речью 

мне бы прикоснуться к земле хлеба

я бы принесла без числа виноград тень и дочь

я плыву из последних а: за мной горят корабли 

я не могу разжать равновесие 

я не могу разжать равновесие 

я не могу разжать воду

перевернувшись я лежу на воде смотря в:

говоря в:

равновесие держит меня 

речь держит меня

Когда самолётная вода врезается в башни 

: речь вываливается из зрения 

: регулярное повторение отклоняет стекло воздуха 

: она здесь но она невидима

: мы пьём её каждый день как лицо воды

; на вкус она: повторение жажды

4.

Мы: кулак который вполне на плаву 

Истончаться и истончать: 

отходя шаг за шагом назад

покрывая как можно большее 

боковое зрение; 

длинношее речи; сворачивая огрубление 

белого; пикселей и морфем

Напр., слово «желтоватый» 

в форме им. п. муж. рода ед. ч. 

содержит три М.: желт-, -оват- и -ый. 

М. желт- (корень) несёт 

осн. признаковое (цветовое) значение слова 

(то же, что в словах «жёлтый», «желтизна», «желтеть» и др.), 

М. -оват- (суффикс) имеет 

значение слабой степени проявления признака 

(ср. «беловатый», «зеленоватый», «простоватый» и т. п.), 

М. -ый (окончание) – 

грамматич. значение муж. рода, ед. ч., им. п. 

(ср. «жёлтый», «старый» и т. п.)

Тонкое разрушение 

Вспорхнуть вытолкнуть 

спиной вперёд невидимое;

сложившаяся дважды реальность: продавливание вытяжение покалывание в затылке

[и здесь тревога не работает]  

Делание на дрожжах 

Молчать нужно долго иначе не исчезает б-г, федерация, вкус;

[полностью совпадать с основой, как, напр., в слове «жёлтый»] 

И я вас понимаю: вам кажется что мы повисаем в пустоте 

Одна и та же подвешенная дихотомия

Утоньшаться и утоньшать: 

проносить уровень эффекта, чтобы он был заметен только тогда, когда 

его нет – то есть когда эффект работает, его как бы и не заметно, но 

если его отключить – то сразу кажется, что чего-то не хватает. Спрашивая себя                                                                                                                                   о себе:

мы находимся внутри или снаружи 

Ответность страдательного действия: 

мы тоскуем о Канте, Ницше, Эмили Дикинсон:

не зная как его называть 

[Наверное всё-таки внутри] 

Оставленные без мысли мы: опускаясь в дождь 

Я преступаю и я наказываю:

видимо падая спиной вперёд 

[Наверное всё-таки снаружи] 

Что мы с собой делаем говоря: цвет вынимает изо рта зрение

Что мы собой делаем говоря: призрачность любой федерации 

лакает твоё молоко 

Что мы из себя делаем говоря: ровно-белое 

имеет сливающееся значение степени проявления признака 

Представь что ты в футболке в джинсах в кроссовках 

садишься в ванну с молоком: равная и рваная клаустрофобии

5.

5.1.

Вскрытый эксперимент 

синица журавля

медленнее темноты

рваная сентября 

кромка 

; кириллица и мефодица

держатся серебра 

господа твоего 

церебрально немея

громко 

как грим и ломка 

внутри явного горла

Чуть-чуть заметить нирвану

5.2.

Чуть замедлить бога

Спасибо: 

бессонница больше не болит 

Какое спокойное пространство: 

ночь стоит как площадь в квадрате

одна и камень 

Этот 

текст написан из 

абсолютной антипозиции: 

говорит руна дагаз

В этой работе главное 

стеариновая струна

которая рвётся при каждом 

выдохе

Сноска: стеариновая струна: это 

холодный огонь хайпа

Никогда не стоит досматривать 

последние 10 минут фильмов Годара

Выбитая из рук 

человеческая нирвана серебра

пусть будет быстрой

10 КАДРОВ

1.

гляди как мы становимся глазами

2.

(усталая, присядь у ручья)

(ноты камешков на листе воды)

(это журчит твоя кровь)

3.

(каждый губы)

(снимают со слова)

(слой цвета)

(посмотри на слова)

(как легко им рядом)

(призракам и живым)

4.

(беспечная, как)

(ребёнок, одетый в погибшего)

(имени которого не помнит)

5.

, кто слышу твоё дыхание)

, кто дышу ноту за нотой за нотой)

(для полой кости, которая

(эту песню, когда

6.

(они решили: имя твоё гниёт)

(помню, ты родила новое)

(ласково-мёртвое)

(вкладыш вакуума в теле)

7.

(что родное то бесконечное)

(пустота вокруг ног)

(звуку невозможно) (в широком космосе)

8.

(мамино молоко)

(совершало взгляд)

(на шаги того, верхнего молока)

9.

(в документе фраза учится разрастись до паузы)

(сухая, как)

(мир до первой воды)

10.

(бредёшь навсегда)

ПЯТЬ ЗАМЕТОК О СТИХАХ

1.

(на поверхности губ)

(слова читают)

(ты звучишь: смерить)

(ты звучишь: смотреть)

2.

(ти)

(хонь)

(ко)

(про что-то бормочешь, бормочешь, бормочешь меня)

3.

(земля бумаги выбелена)

(слово больше не помнит шевелить воздух)

(положи его чёрную воду)

(внутрь тех вот волокон)

(слово стало застыло)

4.

(растеряны простором рядом)

(в строке перешептываются слова)

(через шорох пробела долетает)

(только прощай)

5.

(после звука начинает говорить)

(никому-речь)

(перевод с любого на любой)

(строфа умирает в тёмные мостки)

(куда языки замолкают друг про друга)

МАЛЕНЬКАЯ МОЛИТВА

1.

храни тебя хрусталь

(на чёрное плато телевизора

положили сеть тропок,

неровных, узких)

удержи тебя хрусталь

(мостки

над густым пространством

до вырезанной из света вазы)

проведи тебя хрусталь

2.

подари тебе хрусталь

очередь короткую

час, не длиннее

(нити света вшивают в кожу тепло и шорох)

***

Тебя вылавливали колосья

Отражениями ослепшего серебра

Позёмной выползности

Истёкших источников

                                                                Приведи меня к себе

Растопи мою кожу в обходительную ясность

Пусти мои волосы на колючую проволоку

А мои ногти расцелуй до состояния прелых перьев

И рассей их у блядоватой стены на заднем дворе.

                                              Соверши меня келейным мерцанием

Приди

в е с т ь с е в о с в е р т ы в а н и е с о н о с м о с ь

м е с т о м е р а с и м м е т р и я с м е р т ь т е ч ь т е с ь м а

ч е р е п о м е р е ч е н и е ч а с т ь м е ч н и ч е м ч а д ч а р а

к о р а к о м е т о к о е м к о с т ь к о с т и с т и х и и

п р и о т к р ы т и е т о с к а т р о п о р т р е т р е с к т о р ф т о р

к а т а р а к т а к к у р а т т р а к т о в к а т о м о р а м о к о м

            лишить схожесть присутствующего

            с указующим на выползень

            узлов разрыва

   – о-р -г- á-a н г р а н ь р о в о н о р в о р н о л ь

   я с н о о к и с ь с о н а р о с т н о с и с т о м о с т о в

   ж а р ж а л з а ж и л е н о з о л к о л ь ц е в о р о т

   о к о с к о л с к о р о г в о з д р о з г г р о з д ь

   н о м а д о м ы т а р с т в о д ы м и р р а м а й н а

   огонь |Agnus agnoscit|

есть

з е м л я у к а з у ю щ а я с к о р о с т ь

      миражи твои                         время зрения

мечты                                   всегда иное

   пустыни                                 различность реальностей

        о неоднозначности         лишь набор выражений подтекста

   посреди абсолютов

                                           наш поцелуй прочерчивание недосягаемости

И лепет предрассветный запоминает рай

***

Память стремившись быть пристрастной к тому,

чего заранее не смогла бы воссоздать

уходит в подвздошье

расходящимся меж собой жерлом сосуда

следом за увертываемой зернистостью отмели

   Выскорь небодреннó возрастом распада

   в обезыскомых точках затаения буйства

   вовлеченности осколка распустившегося

   сходствами стержневых ям неопределённости пустоты под сдвинутыми

   камнями

Язык как избавление от наваждения опоясываемо недвижной пресыщенности в свойствах открытия подложно предшествующе возникновению неизменности (?)

Возвращён в несхожесть возвращений

   -уличи по постуку/поступу

 -следить за указанием:

/готтентотское кладбище/ /способ мгновения/

/«громко зоввнешь!» – ладнодум хвалил валуха/

/пусть растащат – лучшая защита/

/сомовья томень/

/лузгавший сны перед дистанцией/

/обрастил внимание/

/попирающая земля/ /крыло избытка/

/в прочих упрочал прочивший/

/двуспинный в полночь/  /развязавшихся дыр/

/величие в переводах/

/неотсень осмось обмирно осердье/

/искупитель начал/ /метемпсихуют/

/многоотец собственный сын/

/отзвук оплошность/

***

Из невыдержанных заплечий

                                             проторенно

растворчатой сетчатки

                                         поуведенья пятившихся проводимостей

заобладания размозженных скважин засобности

в выведенность блажного оречевидения

                                        -пространствах-

         -воспитания-

                                -во-

начало было обращением

вымещенное в контрапунктурность неприсутственности размерного

                                                      (как и слово –

                                                заключено в гипнотическую случайность)

                                                                 (аттрактор-не-речь)

         в средство предвосхищения удержаний

                                               энтропийных тотализаций

   -говорить      –        по       –     очереди-

                     в этом нет моей памяти

в разлет вынесению безокружной точки равнодействия

                          на ежебрежьем кротовьем гребне

                                  пряла окатистая лиса    

дремное репье из каркаса

              -ударившихся

                                              -об

-морок

      коробчатых кор

                            темновскипающих ракушечников

      вылакавших сухожилья моих отцов

      в затаенный сонар недоношенных отражений

                                                                                непримиримости

  воз-зреть      –      и       –     вы-зреть

                                                                                     наваристая

                          земля

                                                             не    знает

            тени

                                            когда убедивший

            тиранию      солнца

душил     обложные    следы

                   обезгвоженного скольжения долин

      запекшимся застенным огнем

                              на поверхность всплыла река

    распустив хвосты

                      за приближением

                                                                     уходит в подобье

ты улыбалась     запрокинув голову  во вьющийся камень

                      и    топила          крошащуюся           метель

               выдранной       теснотой.

***

Заложный сын ver sacrum

розмариновой мазью умасти тело дичи

что распашоночной опреследованностью

влеклось, тенью земли, к стягивающимся вспышкам зыбкого отпечатка неоглядности нарушенных болот

в ликвороконтур вынесения перспектив,

претендовавшим на уникальное выражение исчислимости

самостью обеспечивая соответствие

к средству опознания в руке

в промеж неслучающему

-тайне окружения.

Там, где звук уже оплошность

остаётся лишь предосторожное признание

как и утешение завершенностью.

Предчувствие уличает сон,

как и вода испаряет изнанность колодцев,

в затворную всматриваемость

насыщения себя временем,

но, как и иудея, слух старше

распространяя звук в невмещающееся отсутствие,

а в произведение.

***

Ars notoria

Или напротив

Кротко вникая в вотивно-ситные характеристики стигматизованных вкраплений выкорчеванного извлечения свежей разреженности

Трутневые склáдни кромешных мшар наполнительных фуг шильных мешковин неводного крошева игристой катаракты мандал околокруга клубьев,

размывающихся обростостью наддува судороги,

у наледи навьего затылка скудельного сонара соляропильни часточасья плетня спектральности обратного движения отложного кратера окалин в варенных скважинах жженого обесцвечения глиняных гильз семафор формуляторного створоженья испарины захребетной зернистости лимбоугодных альковов

где из лебедки двукоренной в ряд вправляют половодье незасимого лязгания солнца поворачивающегося вспять мукомольного сухожилья ставней из остова ободной вязи методики поветренного самоотведения - роторного перешейка времени, захлебнувшегося в кровельном растворении кипени кромок осеменившихся укромий семени

Над

Осознанной

Необходимостью

Осколочного

Выворотка

Точности

Опущенных

увеличений

Пространственной

Замурованности

Существования

Осуществления

Действительности

Недействительной

В подражании себя

Выше ноги от земли

У локтей восьмой воды

С тобой проволочный домик

И обшарпанные коньки,

Что есть воли, ввысь лети!

Раз, два, три!

***

Пыљцой преломлењиέя                               побродовá клонящи´

                                      За вак-

                                                    -у——————у————

                                                                           -мóм слέз- сжавшейся надмирнό 

    Взводенъέм неотсень перемещениям по подобиям наш отстук

                        (Omnis caro ad te viet)                                                    

               -н                                    Распусти выспрь пустыњю

-а                  -и     ~ —гласие прогонистό                   Ножевым барабаном

           -в                               Плéсковá плесени во пелене плюсны плестись

                                                          Наέдинённости перваго различыя

                 Бољ предоставляέ           /вокружéњ полулицый

— в усвоениях нежности прочьих прочити

                                                                              -от

        Чрезълучыέ                              Съедињ оне -ность

                                Ф                    

           С               М  У ————    образ             -бранњ

        К  О                И                                        -во                                      

        Р  О                    Р     

        С  Т                Т                                Пальцеокыя ясноокись

        Е  Н                           /Кнут культуры/

———Ь             Первάвертье поддревьи

     Знание во происхождениях______власть

Литера первого рода       ЗАПОМНИЛИ И УВИДЕЛИ

     Вели´чïе во прекладех           Ѓлънищь бæТ в запрудε

     ;вода таėмнέ гори´ неизбывень -иèм-  гнъвèм _____

               Несључающέ во дрыгвί к родшимъ - пьедесталόм

    Свέτъ бы´въ Тάтъ        Нагар Забойных цветов- взыванњях

                         К Эфемериде:                              

                               _____  Инносев невесоннό

         -у ночи хвост хворостов/

                                                               |навьзничь завязь|

 Ситуативность смотрит нами

                          Обреченнó                             :Forma locutionis/

/Выззвучно

                                                 —    Послеобъяснимо

Дефективность семиозиса как пророческое достоинство

А созади плита            

___Взрезанным припадочным лучъем  / во транзите пробела

                                                                     /  внезапность незавершённости

—Окончательное обогатится эхом песка   

                                      -кликушьè сукровище-

                       -во экстатичном зашумлении обесследствования-

                                                          Предмет  угрожающе

                                                                                  —артикулирует              

/        С настойчивостью расколотого древа

               (Наклоняясь к земле он указывал где следует рыть колодец)

      -озорство провещавший- первоотпущенник-отжильник

1.

Фонариком просвечиваю лёгкие

дедушке

Там ночное болото и маленькие

звёздочки

Из тонированного окна

Вырастает торговый центр "Небо"

Чайки рассыпались вдоль обрыва из сосен

Утят у уточки было девять, а стало

Восемь

2. 

Где сердце магнитного камня, вокруг которого муравейник ушёл под землю

Возьми фломастер можно дорисовать

мы починим завод и реку и одуванчик

Тугоухий лес дорисует целое небо что пожелаешь

Кто-то другой пусть заляжет в отвесном камне – я столько тебя возносил и ни в чём не уступаю скальду, в своём бесконечном поле подобен Морю

Мы смотрели на N – он пятился и в отчаянии стучал в грудь кулаком. Когда-то равный по силе, а теперь невзрачный и желтый. Я плевался ему в лицо. N, наверное, не понимал, что происходит.

Я ненавидел его за то, что он – попросту замещающая букашка, которой наплевать на великое и прекрасное.

Он растопчет тебя, растопчет!

Он испачкает грязью литературных заслуг наши разговоры и письма.

Так оно и будет! Недели за три он убьёт тебя и всё, что тебе дорого.

Он ляжет на стол, скажет: "Мне надоела эта бессмысленная чушь. Я не хочу больше её читать. К черту сантименты! Я вот вообще не желаю больше писать".

Не бойся, слышишь, не бойся его!

3.

Чёрным веером ноги Мухи раскрыть.

Ты стоял на перроне

я была в маске лисы-оборотня

ты был в плаще из Северного Полюса –

чудища затаились под тёплым пузом вагона

вирусы замерли в воздухе – тёмные балерины-гориллы, они не кричали: верни нам лес, они ждали, добрые джинны, а после заперли в марлевых городах.

Если наемся мха – будет ли он стелиться из живота? Делать рукокрылых, таких огромных, что перенесут меня к твоему окну, покажут через стекло?

Липы на окне без листьев ходят между моими ногами, словно маленькие.

Внизу мужчина в военной фуражке.

Тарелки на кухонном столе, нарисованные оранжевым карандашом.

4.

Горячим ядовитым ветерком

рыбок ловить, ловить и любить всю ночь с маской на лице.

Почему нельзя хватать и целовать? Почему нельзя

дышать и видеть твоё лицо в жаровне?

За что мне такое счастье?

Мне так много лет,

Разве можно растрачивать их на

игру

на песке и на воде.

Весь день за решеткой, и все равно так чудесно, так удивительно –

Это бог, он живет у костра, он шутит, когда темнеет.

Чем бы мне уничтожить этих рыбок и перечтешь ли мои грехи

на песочном полу?

Мне так давно хочется обнять тебя.

Я чувствую, что ты протягиваешь ко мне руки.

5.

Взрываются мыши

Нет, не будем антропоморфными

локтями отрабатывать ритуал

Под инеевым деревом Анна замёрзла,

Рождая душу, будто венок из каштана.

Купол отделился от скалы

Из ситцевых платьев вышли инженеры

И замерли на кромке прибоя.

Строить Лагерь? Но и Лагерь не принесет

ни пользы, ни успокоенья

А только отнимает время

6.

Список

Реальность сбоит

Тело заканчивается посередине

Нужно брить ноги, чтобы не помнить молнию, расколовшую дерево

Что плещется в голове

Такие ложки складывают на поминки

Воронка над твоей головой схлопывается

Густая верёвка времени

Можно ли курить сигарету, которую подарил мёртвому

Трусы не дают ногам выпадать и можно ли самоубиться, если сесть в ванную и вода втечёт

7.

/Общество защиты химер/

/Ведут принцессу-снегурочку

Ведут и помнят серебряное копытце/

/Кто приходил ночью?

Мужчины и женщины

Половые аномалии

И, может быть, засохшая сосна./

/Поэтому голос свистит в воротах.

Там был дымок и мать-перемать

Слюнявила палец и лоб, орала проснись,

а я вижу и так поливали деревья в саду

не узнал меня! перекручивается белье на верёвках, спина, хрустит мышиный ковёр – здесь весной распускалась машина, осьминог, дразнивший сосну./

/Где мы с тобой

Проснемся?/

ГРЯДУЩИМИ

Тело – рассказ, роман, история? конец истории? грамматическая кладовая?

склеп синтаксиса? образ со вскрытой полостью – туннель,

вверху которого плывут облака. Ливневые потоки преграждают путь,

рассекая другие потоки: людей, транспорта, повторений – и всё для того,

чтобы время заглянуло в себя.

Стены – страницы неоконченной книги.

Это предлоги между частями пустоты – nothing of nothing – tools of genitive case

(прямой угол, резкий поворот – успеть вписаться: в историю, тело – может лишь

абзац? строка? слог? буква? куда ещё дальше идти? – лицо уже не горит свечой – задул механический ветер; они – пункция, puncture,

                                                                   пробой – прибой – всё так же глухи – укус,

                                                                   как редкое растение истощает весь сад

своим видом, становится тем, что позволяет твоему мной записанному на пластинку

сну звучать в данный момент в унисон движению ручки по бумаге, описывающей это

звучание) – пустота, рождающая другую через закладки, букву Г – ход шахматного

коня, того, как ты ускользаешь от любого описания, разбрасывая перед собой маски,

как слоги, склеенные в шизофатическом бреду, ингредиенты в словесном салате,

как дерево бросает охапки листвы в лицо смерти – танец марионеток, атаксия

сравнений, близорукость при построении маршрутов – где мы жили последние

пару лет? дней? секунд? – в сухих потёках капель дождя на окнах, не отражающих

внешность вещей, в мире, закрученном к центру, в скульптурах дыма над изломанным пульсом ландшафта. Так ты мне расскажешь тело хотя бы до конца первой главы?

Отдашь часть своего ужина? Звёзды уже высоко и обрывки нитей свисают с колодцев.

Пора отправляться – нас ждут цветные пятна на горизонте, темные круги на пшеничных

полях, ещё будет время, я думаю, раскрыть ладони, как крылья бабочки, сидя на теплых

камнях в местах без названий, куда мы должны нести язык в своих телах, быть им –

бесстенными сосудами, за пределами опыта, где кольцо разорвано на скопления отдельных штрихов (пометки в твоём дневнике), что вросли корнями глубоко в следы,

усеявшие расстояние между нами и нашим представлением себя в мерцании скоростей,

into the instance of reincarnation, так же как стадионные лампы подмигивает отражению своего света в блеске лезвий вспотевшей росой газонной травы или как движется мысль

к своему концу в ещё влажных чернилах по бумаге, пальцы скульптора ведут камень к

конечной форме, помня приятный холод первого прикосновения, мы – над собой, ещё

только предстоящие телам, разматываемся местностью, чтобы идти языку.

КОЛЕСО

ржавчина дерева сухость не устоять холоду быть

необходимо железо спинки старых стульев вокруг

бездны горчичный свет лампочки над но в этом весь

дом тепло а не в белом сиянии снежных полотен

простыней экранное тело языка спящее –

материя –

вдова –

w(i)dow

от i до I – first second – первая секунда, первое мгновение, помощник

на судне востока – dow – палуба покрыта мукой: мешковина распорота –

ткань времени, что ты хранил в шкатулке на окне каюты, а теперь её обрезки

по всей поверхности деревянного пола, стола,

through the window glass

черный иней вползает: овдовевшая радужка – зрачок размолот,

и то чем он кажется – лишь тень перспективы над шестом (i),

звезда над столбом, увидев которую, ты воскликнул wow

(кто ещё помнит эхо твоего голоса – слово, ручей, снег в лесу ещё мягкий –

это останки костра, гвоздь без шляпки, рука без руки) –

закрашенный ноль –

лампа, окно, стол: треугольник в кольце,

чьи стороны оси письма (I) – спицы

в руках Ἄτροπος, Айсы, Morta, Скульды – вяжут шарф

будущего на основании Διός αἶσα

по выкройкам из кожи бога,

как за спиной продолжает стоять

твой жадный глоток жизни, воды, воздуха? – речи,

а тебя уже нет, и была ли? – речь

наматывается на магистральные лучи света, а ты – лучший

шлифовщик их граней – держишь в руках эти стрелы,

частокол, грифели бури? – нет,

это несколько букв

в конце стихотворения, у провала,

в провал?

горстка заточенных спичек – зажги букву A (факел,

освещающий  воды всего алфавита) в слове w(i)dow-(A) – падение в боль,

арка над пропастью, когда горло вжимается в свои стенки – впустить

длинные ножи или вакуум – вытолкнуть огонь до самого wed-ding – опоясывающий,

назойливо повторяющийся, замыкающий в кольцо звон, слияние первого с множеством подобий – I c weeeee...Δ – рыба или дверь,

где растворяется пятьюстами вспышками – ow – в потоке исключений,

стон незаконнорожденного (out of wedlock), его первое aaaaaa,

завиток дыма над факелом,

от чего небо выгибается, сводит судорогой – Е,

обретающее зрение – две точки вверху, становясь ударной Ё в твёрдом нёбе;

не испытывая препятствия

шеренги невидимых узлов системно движутся

в направлении пришвартованных кораблей,

как сорняки оплетают мраморное сердце события – разорвать

строгий порядок слов в языке, впустить восток,

хоть и мешки с мукой почти пусты – соберём города из сухого тумана,

осевшего на грани предметов,

сошьем паруса для лёгких драккаров-интонаций из материи будущего,

как текст – из промежутков, что не даётся любой иерархии смыслов – текст

из одной литеры, её пепла – растолчённого зрачка, которым мы видим

нервы грядущих событий, что сеткой опутали Δ, и я,

разделенный на четыре

стороны света,

отворяю тебе тишину

перекрёстков.

ПО КРАЯМ ВСТРЕЧИ

кубик рубика отражений собирает

дождь, неоновая перхоть, когда

полууснув, ты – разорванный край

встречи, – щекочет лицо – не

отмахнуться, готова немного

ослепнуть – ты – слушаешь битое

стекло реки – не говорит с тобой, пока

не трещина на волне любой из – нас

пластилин – просишь еще немного

быть, а где-то две ладони пьют ливень

и железо спит между секунд

дым волос параллельно осям воды

сходящимся в зрачке белая рубашка

экрана пустого кинотеатра поверх

нашего отсутствия в нём столько тишины

хватит сшить две дольки яблока губы

сказуемое массируют фаланги воздуха

но удержать не могут слов мшистые камни

заглатывать попробуй рой в пчелу спрятать

многоточием (в) дождь приручить память

лишь отражения в снежинке чьи края встречи

надорванный конверт куда река несёт

фрагменты витражей и ты вплетаясь

в эту чешую точно лоб пульсирующий

от диалогов в магме августовского

транса

Раздет до горизонта вечер

Пеной на ободке кофейной кружки

Мы ждём когда осадок времени

Поднимется ко дну

Камень выпьем без остатка

Раскрученные вихри ржавеют в углу

Привяжу их к волосам

Твоим запястьям

Держать

Холодный ключ

Напиться чтобы смог не открывая

Горло

Отдаст тебе первое что вспыхнет

В голове

Летящего сквозь слепок встречи

Лезвия

Ножа лучей луны

Ещё не знающей о собственном свете.

МАЯК

Слеза маяка вращается бетонному парусу – ручка мачтой

Горит над нашим закрытым ртом – на паузе? Пузыри огня,

Его глаза маслянистыми дугами Мунка, кричит чайка –

Голова в нефти, подбитая пухом, как дробная черта, слепок

Будущих фигур счёта? – легла вдоль запаха созвездия

Ребром трезвучия, заключившего в себя видящую

Точку, лентами водорослей вокруг запястий, заколачивающих

Пробоины в трюмах, как чернеют инверсионные следы

Вместе с выгоранием парафиновой хвои – колючие жаром шишки

Успокаиваются ломкими кляксами на бронзовых щёках античных

Ветров, на  волдырях  долин, усыпанных гипсовой крошкой, кокосовой

Стружкой, снятой с сучковатого футляра для старой скрипки, которую

Ты не держал в руках никогда, но наслышан о её звучании, подобному

Тихому току рубиновой плазмы из трещины в горле почти мёртвой

Косули, почти выцветшей краски на фреске, которую видел только

Заикающийся свет подвальной лампады, плед последнего сентября –

Прореха на прорехе, будто оправами очков без линз старался кто-то

Смотреть во все глаза на нас, лежащих по выдох в траве на берегу

Хрустящей палитры, которая была нам, как лестница в лёгкость,

Гербарием из кадров засвеченной плёнки, которые ты разбросал,

Разрезав её, на белом листе – обваливавшаяся плитка на кухне

В родительском доме, к одной из которых я прислонил пылающую

Кожу лица, и прямоугольник холода обжёг щеку ещё сильнее,

Чем сердечники зноя плавят маслянистые слои воспоминаний,

Выпаривая сливочный флёр времени, оголяя пики обглоданных

Зеркальными карпами полу-склёванных временем, матово-мраморных

 Рук, как книга падает на пол из ряда других, но всем кажется,

Что хлопнули ставни или мёртвые снова оправданы в снах,

Хотя никто не просил хранить фигурки из гипса под подушкой,

Тела оставлять шерстяному дождю, уходя надолго под своды

Слёз – лепестки маяка, где шанти (sea shanty) буревала гнездится,

И свечи тел тлеют вертикально в земле под режущий скалы,

Как детский вопль неподвижный сон, плач чаек, и что-то растёт

В нас такое, о чём написано в толщине этих глыб кем-то

Из выпавшей книги…

CELESTIUM

Celestial, Селеста, шелестящая,

небесная рябь, перистые облака на взъерошенном своде,

бахрома лазури, хроматическое семизвучие радуги

над ртутными слюдяными наростами хрущёвок,

одним словом, ссадины слезящиеся серым дня,

где коркой – чёрные стенки camera obscura – комнаты желаний

в забинтованной зоне, после которой мир видел,

словно смотрел со стороны на свой хрусталик,

на то, как тело легчает на тень

с приходом прохлады в слова,

или орнамент, наполненный ледяной кровью,

теряется от своей непохожести с прежним собой,

и чуть вибрирует от касания с иным. Глубина

царапается в поверхность. Посади сахар

в рисовый дождь. Красная линия ведёт

себя – дневник. Воспалённые ряды стульев

бессонницы. Кинотеатры зевают из снов наяву.

Идея – проектор. Свет отказывается говорить. Январь

и февраль – анатомические карты переломов. Железные

усы, бусы из окурков и плевков, параболы или гиперболы

воды

(её скелет;

            координатная сетка гипнотической силы – звуковых сетей, от которых
                                                                                                                        сбиваются с

курса корабли;

                        лето, паутиной исчертившее никогда не ленивый океан, чьи

                        аксоны обнаруживает только холод – так шорох в пустом

                        пространстве отзывается вспышкой в теле, делая –

                                                                                                                    глазом,

                        купающимся в застывающий плазме

                        на карте сосудов, или когда яблоко дня

                        вкушает золотое сечение, оставив ализариновые брызги

                        сока над собой, и кукурузное поле – кисть художника – падает

                        в синюю черноту),

как пути разрушения связей стекла

от только что пролетевшего сквозь него камня,

подобно октаэдру в белой марле сквозь меня

(как далеко можно зайти, пересобирая имманентных сфинксов)

с первого взгляда на них, ищущих каждый своё в мифической протяженности,

бредущих к точке сжатого изображения на стене

(рентгеновского снимка опрокинутых песочных часов жизни),

что смещается по мере роста в нас фосфоресцирующих знаний

о корабле-призраке "Мария Целеста",

чья история с 4 декабря 1872 года – без конца,

как неоконченное женой капитана шитье

в брошенной  швейной машинке,

и почему матросы не забрали курительные трубки,

заранее сложенные в кубрике, о том,

что светлые звуки "Челеста" – однокоренные узлы тёмным тритонам

бетона, называемым кем-то склепами, гнилым ульем, гетто

затёртых сравнений, в чьих отсыревших за годы глазницах,

закрыв глаза, я так и иду вслед за ними – математиком, писателем

и мыслью черного пса,

                                        огибая

                                                    бесформенность...

MAY DIVISION

Май разбился о свет горстью сетчатки,

дырявит присутствие.

Выпит слух точки.

На странице – веретено – наматывает

внутреннее время, как герань ломкий сквозняк, лентой на рану.

Прибой странлиц из темноты.

Достань шнурок из середины света – намотай на лоб прохладу.

Всмотрись в хвойную паузу – в кипяток свёрнуто море.

На конце спирали –

перебирает цвета шумов, верующий зерна молитв на чётках.

Земля выдувает росток из полу-стертых

оттисков.

За тетрадной водой – неназванное.

Бусинами "быть"

Чешется глаз – вытаскиваешь

трудов гирлянду из проснувшегося шва фонтанирует

вишнёво-артериальный алфавит из большого лимба, а в малом –

в восковых коконах зреют куколки знаков, чтобы в имаго

вспыхнуть сложенным по диагонали маем.

Квадрат поля, рассеченный шрамом времени.

Разбитый угол газетного листа, впечатанного

на секунду в ветер, и им же сорванного в следующую,

как корка струпа была содрана с заживающей ссадины на

взгляде; листа, что не уставало пересобирать горячее

дыхание третьего измерения весны на пол пути к бумажному

кораблику или треуголке,

под которой якобы соберется вся прохлада этой стёртой из

памяти местности, как под сводами пирамиды невозможность,

как неспособность представить то, что мёртвые уносят

с собой – зеркала из квантов антиматерии –, отказывается от себя,

вращая лопасти

(размахивая руками, словно пытается

дотянуться до того, что проступает сквозь стеклистую

неподвижность – палимпсест нескольких дат, засвеченных

по краям, как будто бормотанием вывалянных в охре сна своих

пшеничных спиц солнце выталкивает фрагменты будущего

(при всей его открытости в голову спящей восьмёрки)) времени,

 
которые она макнула в чернильницу материи – в

настоящее – в черновик огня, что всегда уже где-то "там",

куда устремлён равномерный шаг выстроенных

в две шеренги детей – голова к голове – в противоположные

стороны от точки "теперь", но, как оказалось – по кругу,

прочерчивая раз за разом – углубляя – колею плюс и минус

бесконечности – двух нулей, почти сросшихся стенками,

но давая листу (сейчас) проскользнуть между ними, чтобы

тут же, сомкнувшись, зажать его, и перемолоть , как жерновами

полярных описаний нечто и ничто перемалываются в вязкую

середину – воск момента – трещину в чреве земли, откуда

не устаёт извергаться фруктовая лава, спавшая под покрывалами мантии, чтобы чрезмерное

не отразилось в лезвии, рассекающем пуповину между искрой

и пожаром, когда фокус безграничного внимания сгущается

в плоть и бесконечность оседает в ней двумя кругами

кровообращения, из которого так и бьёт струёй вишнёвая

азбука – оксигенированная ABC, забрызгав мундиры цветом

шума заката.

КОБРА

...за черту? Деревня горит на острие рассказа.

Солнце, лелеющее – свои яичные колобки относительно к.

Под каким углом геометрия скрывает то, что её исток – пыль?

Невидимые муравьи пузырьками градусов в основании

каждого да немного выше справа над затылками цифр.

Глазированная галька – без счёта, как окаменевшие

капли радуги, соскользнувшей с лезвия света,

упёршегося в повествующего о нескольких

брошенных деревянных постройках, как о пустых

книжных полках, выветренных суммах сравнений

яркостью настольных ламп, что делают

ткань сумерек – синей шкурой леопарда.

К(П)ра(я)дётся за инерцией звука? Маятник

сквозь горчичные оси лунного сока, зачёркивающий

уход за другой прочерк, что теряется среди пурпурных

всхлипов кипящих под окном иероглифов сирени.

Она бы чёрной кровью пелась изломами бездетными

раздавленной каблуком буквы (как соль раздевает

 прозрачность до рёбер), чей предсмертный писк

пронзал бы волосок, протянутый между А и Б пробел,

куда помещается целый список пустующих трёхмерных фигур,

населенных ранее " если..., то..." – homo erectus вероятности,

а сейчас Syringa vulgaris из каждой скважины гремит пропетыми

открытыми, как глаза умирающего от отправленной стрелы оленя,

слогами, смоченными шершавым языком с разорванным сердечником

суховея, заплетающегося в свои же спутанные волосы среди

разбросанных по степи теней книг, чьи плоскости изъедены отверстиями,

случившимися после падения букв от разрыва черты, за которой

газовые желтки – раскалены – катятся по срезу листа лопуха

(краю жизни:  очерком), как колёса нервно срывающегося

на бормотание и крик голоса рассказчика над слипающимися

в комок номерами домов, описывающего существующее ли поселение,

где мы никогда не были, но помним каждый гвоздь, скрепляющий

доски забора вокруг недописанной истории, как стро(й)ка

на полуслове вся в пломбах и о(т)печатках, которые и есть

единственный путь мысленно смонтировать соловья

в леопардовой  шкуре, пощелкивающего статически

пальцами стрелок вечера внутри себя,

чтобы замереть перед чертой... где кобра геометрии

готовится к прыжку, выгнув свой капюшоном под прямым

переломом пузырькового хребта.

ВОСЬМЁРКА

тишина – 1

0 – её тень

звук… 4531185114451136… – пение птиц в саду: гипноз: зрачок змеи.

Суженное небо – холст в углу  ветра, от морозности которого

Покалывало в груди, пока яблоко в туман осенний воронёным

Отблеском замирает. Не персиковый день кукольных деревьев.

Чернослива телесность. Белослова число – ноль, стекающий

По камням? Как звучит его свежая краска?  Как чёрный скелет

Аттракциона от падающего на него снега, будто немую ткань кладёт

Поверх намагниченной руды, запаянной в кулак,

Чей суставный веер  облеплен смальтой вечерних огней

Города, и не слышно как известковые мухи отвечают на скрежет

Пустых мест; усталость от безлюдья, но чей-то верёвочный мост мягко

Ложится на ватный хруст и пишет, словно танец вкладывается в ладонь

Музыки павлиньим пером – аккуратно – так конверт кладёт на стол

С прощальным письмом самоубийца, или магистральная жила чуть

Дольше остывает без электричества, чем тело в ледяной ванне

Змеиных слёз – каменная чешуя, бумажный дым, чертёж,

Одолжи две монеты с глаз грифона, чтобы выменять на них

Идиоматическую плазму, в которой парить голограммами

Нам – конечностям высказываний – это не тоже самое,

Что разбить дыханием одуванчик – маятник вязнет в магме

Условностей; эй ты, на холме! – спускайся и ешь с наших рук мясо

Варана, хлеб саранчи – вьётся пятая ночь без звёзд и зубов вокруг

Тени беззвучья, и птицы упали замертво на середину

Раскрытых дневников, что вели сорняки и огонь;

Перламутровый оскал над нами не греет – 277449697 – о птицах –

Часы, о  часах – тени застывших столбов, и что-то

Пройдёт незаметно, как пыль загляделась в восьмёрку тогда.

***
   

человек в зелёном с душевой лейкой в руках в качестве посоха

призывает воду бежать и мы

сосуды наших труб наполняем движением

рассеянных вод и охлаждаемся

оттягиваем прыжок непрерывный

в грунтовую рану

мы в языке солнца

понятном, но мёртвом

и каждый удар по камню

погружает меня в темноту зрения

и тошноту

и сердце

окончательно распустившись волнами своими

сжимает мир и разрывает его

железные стропы

хорошо подмечено: ад – это цикл

каждый несёт по серой пустыне

разматывая

свои катушки с проводами

и шланги

и кольцами вниз укладывает

уровни восприятия

сознание, окончательно потерявшись

в городе оранжевых вагончиков

смотрит

как в разрезах ветра проигрывается

закон благодати

***
   

что за лопату блестящую

держишь ты на плече, пролетарий

шагающий по серым всклокоченным дюнам

объятым движением

и замирающим на фресках

в глубинах столовых заброшенных

и театров?

пылевое облако от выгружаемого щебня

накрывает хор солдат безоружных

девочка во дворе спрашивает: что вы делаете?

я отвечаю: меняем трубы

(зачеркнуто: или они – нас)

моя бабушка мне говорит

что просит Бога о ветре

чтобы нам было легче

теперь я знаю, почему дует ветер

***
  

никто не может стать роботом полностью

потому что есть вещи, к которым никогда не привыкнешь

очень много вещей

например, есть солнце, которое становится временем, которое превращается в боль

или город, построенный из людей

блестящий в полдень

жёлтой костью

а ещё вода – единственное, что способно тебя наполнить

от неё родились мы до того

как сделали землю

своей столицей

а лучшие умы и горчайшие слова

появились во льду

расколовшемся от содрогания

в мировой эпилепсии

ПИСЬМО СОЛНЦУ

дорогое солнце, всю мою жизнь

и последнюю неделю в особенности

я барахтаюсь как мотыль на золотой леске

от первого и до последнего твоего лучика

и покорно жду, пока пучина меня поглотит

иногда мне кажется, что меня вообще нет

и всё вокруг происходит безотносительно моей воли

и цветёт мутировавшей зеленью

по краям радиоактивного кратера

периодически вступая в неосознанное своё существование

несмотря на это меня всегда любили

и продолжают любить самые разные люди

при помощи любви я двигаю предметы

разжигаю костры

строю замки из любви и раздаю её всем

пока никто не видит

я похож на человека, который имел абсолютную власть над действительностью

как волшебник

и поэтому ничего не накапливал

а потом потерял эту власть

но в сознании застыли

розоватые линии путей, по которым я прокладывал

силой мысли всевозможные метаморфозы

и ты меня любишь, солнце

мучаешь и любишь

с тобой говорили Маяковский и Фрэнк О'Хара

и представляли, как ты отвечаешь им

а я не требую от тебя слов

я просто делаю шаг

и паззлы перевёрнутого неба

сияющими ласточками слетаются

к моим ногам

***
   

что общего между

полигамией и рыночной экономикой?

я их боюсь

с недавних пор мозг мой на рестарте

а серотониновые рецепторы

хорошенько подплавились, оставив на месте извилистой диковатой флоры

где бродят эротические фантазии и бьёт ключом вещество существования

ровную, нежную пустыню

полную свободного места

и объёмных теней

недавно один рабочий спросил меня:

мёд или малина?

я выбрал малину, как и все мои друзья

а потом мы вспомнили песню Пьеро

про которую я понял, что она – про мою любовь

(можете смеяться)

в ней Пьеро отказывается даже от малины

и от формы и от материи

и от Христа и от истины

от Эроса и Танатоса

от земли неба

воды и огня

от всего

и только ты, милая, приснилась мне

и образе лётчицы на тайной базе

морской авиации

ты летаешь надо мной

и белые в небе цветы зажигаешь

занимая почти горизонтальное положение

в похожей на слезу модерниста

голубой капсуле-саркофаге

                        I dwell in Possibility –

                        A fairer House than Prose –

                        More numerous of Windows –

                        Superior – for Doors –

                        – E. Dickinson

0.

памятование (прото-А) стёр: пепелящимся

беспризорником у воронки побор

полющий взрыва (что такое?

метеорит? пост-брайль

до-солнечных зерен

многоусыпный)

1.

следователь?

колыбельщик?

– ты ждёшь я,

считаю, термитов ресентимента

на корабельне                   потери

крови́ омовенные версии – после

проточников – в слоты ковчега [1]

– ктояклят! то виновен?

– заложником в собственном доме [2]

3.

под следствием воли хакнуть

тактильные холограммы предвестников у изголовья –

я умираю в 30 (смех), а вы ещё живы? – в комнате

прогорающей костяным углём [3]

(отброшенный смех карбона)

наследство? вибрирует:

пророщенные под подушкой зёрна – зимовье мыши –

пожатые вывихры проволоки лихорадны

находясь не по тушу, в сечении, как? [4]

какой властью? довесным структуре

под перьями в детской?                  он на

                                                           до мной

                                                                над                    

<сплит>

<попугай-клюв секатор> 

санитарной за горло обрезкой – молодь,

                           за срезом – уход,

                            зазубрины появились –

память (В)

                                                                                   ?

между суккубом вьющейся пыли и холостящим

тылом молитвы – святой, санитар

неусыпного leo sternbach –

узкий мир – заворо́т парусов –

жаворон вклеен в челнок –

апноэ

                  под губы       на губы       сепаратист

пластырь перцовый       на крик

30 минут непрерывно

30 лет после

касания

гу́бы – её?

–

(апофатическое упущение еды абсорбирующего

предлога всякое отдышаться ни крошки выкашливать губы

колонию нематод на мясо внезапности слюнявя дистанцию «да ? !»

между пастырем ссоры и пасомым согласия постоем согласия

glacier deep archive через 30 недель возвратить 30 dear недель / 30 лет

холодить товарным глаголом

смеховращение чрева

протоколы ясельных стервецов

«отпустите вы нас

поскорее!»)

a flood out of two      <...>

the bond of the two

known to the two

[5]

– в сессиях-слоевищах

ложного пробуждения

4.

навоз пифии – феромон отчуждения

бегущая строка вдоль запястья

беременность: однострой уз

сознался

– слушай я ведь       на время

покинуть сарматию

пожить                      на себя

пожилиться в топком городе

братаясь с мужчиной сорокателым

он кормит коростой

когорту мышей

навлечь плеча

прикус нового рта

– все мужчины иосифы

они кормят поденщиц

блудящих с солдатами

региональных шкод

на время на время на время

затрупности дольщиков слов

подгружена к делу

память мыши

омолодили:

инъекции плазмы из

человеческой пуповины

наша свадьба – урод

наш ребёнок – урод

наш ребёнок – уйдёт

[6]

– что ты думаешь?

– человек есть жена

каждый, думаю

– а ты девственен?

– нет, я ещё где придется текучей среде

гуманизировать резервуар

5.

выселки в интерьеры сосуда

(оплёванной до честности ссадине выказать – спрессованный парафин –

после слёз дразнящего степа левитирующих над платформой

в эффектах пунктира подслепо линованной жажды

будто прокалывало язык каждой

когда дразнишь в-слепую осу

маскарада жену

[7]

– ты могила изобретателя?

!)

родился раньше времени тоньше

коррозии карильона и выдворен раньше

слабонервной особой паучьих крестин в нутро вентиляции путанно куполу

надпиленного сиамца отдали не мог и Господи и прости пронять штиль головой

невоспевшее яблоко надкусить проторенный черновик всасывая бросовый глянец жаль,

что уж с кашей?

и всюд как

он осанна?

6.

возобновление дела памяти (А)

предков: помнить жирные травы

и кровь-гербицид понимать:

невиновно

предвестники в тесном кольце восставших предметов фантомно

уколом греха, совести, состыковки, солопа,

фарфоровой коликой, брачным заскоком

высеменять меньше всех ну и что? –

вчерашние и знанием ничего?

любятся, режут друг друга на бездорожье

заправлять в голенища

                                                 бессонницы

еле-еле-едва-еле-еле-и-да

[1] Кто это судно, накренившее исключение,

т.к. есть погружение,

лишь, а вода

выныривает вода ли – это кто?

[2] Кто что здесь разберёт?

Воздушный чердак с риском на небо, забыв, кто это музыка,

от которой кадавры уходят по френическим проводам,

болящим в мольбы?

[3] Облочь кто вместе с костями слизал, сказав: кто это кости? Не чьи, нет:

[4] сощурена разница силой (усилием) на экспонацию дольних благ –

овьюченное воочью.

[5] Кто это отравные дудочки?

На них ползунком мглистые пальцы

звук штопали воздух.

[6] Накладным трепетом рассасывается, дитя как грелка,

остуда, не напоминает войну?

Да, как колчан, гнусное или реликт.

[7] Кто никчемные щепы смыслов? На них на

                                                                               стоять, предварительно помочившись

в ухо циклона слезами.

Кто это думает? Безумноё чадушко,

возрастая в постыдине.

                                 ...

                                 ...

***

Озеро, стена, вода, окно.

Рыба изменяет тишине.

Позвоночник не идёт на дно.

Дерево растёт, шумит в окне.

Значит, губы ходят ходуном.

Мертвечина, что тебе во мне?

Сом жуёт зелёный чернозём.

Кланяется ствол своей родне.

СТАНСЫ

                        Э.Д.

Просто посмотри на эту зелень, –

Знаю, я уже так говорил! –

Что с того, что Овод или Слепень,

Если Михаил и Гавриил...

Нам Порода приоткроет опыт –

Я сегодня птичник-следопыт, –

Видишь крылья? Это Птичка тонет.

Слышишь песню? Это Птичка спит.

У Воды собрание Лягушек –

Свой античный обнажают вид, –

После спора грубых погремушек

Мама их на сон уговорит.

Спи, Младенец! Спи у Водоёма!

Всё тебе подсказывает спать! –

Ты вернёшься, чтоб остаться Дома,

И не нужно на ноги вставать.

Тень твоя не нарушает – ила, –

Общий Сон не возмущает тень!

Мама, поднимаясь, говорила, –

Ангел! Ангел! – или Новый День!

СЕГОДНЯ ПОЛЯ

Пространство грубости и лая,

Гербарий жадного бессестрия, –

Не кашляя, а высыхая,

Потребуйте себе – бессмертия.

Держите под лучами чаще

Июлем выбритые головы,

Пока скукоженные ваши

Тельца осознают, что голодны.

Куда вам подыхать от тифа,

Когда светило надзирателя,

Как судорога бульмастифа –

Иглы серебряной искателя?

Когда же вас располосует

Решёткой теневой от дерева,

Ночное небо согласует

Земное Царствие отдельное:

Питайтесь временем и синей

Упругой влагою подпочвенной,

И каждой из доступных линий

Я обозначу смерть законченной.

***

Как мак – нагретый докрасна, –

Металл, разинув рот, не в силах

Признать себя – дорожный знак,

Ожог беспамятства – и символ.

Горячка плавится с утра, –

Но ты и не отцепишь ногу,

Когда стыдящийся сустав,

Как молния, – проник в дорогу.

Ты царь, обманутый делец,

Просящий перед каждым ливнем

Не руки дать – омыть венец

И сделать Млечный путь – недлинным.

***

почти уже занесла над

увидевшие огромное молчание руки

квадрат внепонимания, его мерцание пешее

как вздрогнул муравьиный карий глаз и

еще менее и больнее

соотнеслось – т о ж е

и не хочется сказать для чего ты меня оставил

трогаю душой танец бликов

из-за которых ещё
    

   
***

счастливое не разъяснить

выпадает звено и в этой лакуне

дышу

а что небо над нашими синими садами

потрескивает от власти птиц?

утрами животные с огромными глазами

приносят мне весть:

это ты
    

   
***

форма ночи белым овеяна сном

готовность моя – клеть на лесном ветру

увертюра-память прячется в карман

рука увядает от руки

 
день и темень преодолеваемые под землёй

в щербатых нефтяных лужах лазурь

ритуалы сосредоточенных машин

полевая по грудь волна

 
то ли это слова

то ли солнцем вечерним лыбится дух

и тенями мерцают

невидимые глаза

***

внимание о тебе –

незабудка

вымирающий снег

ветер забывший в слёзной ярости

своё прощание

ты – медленный повторяешь шаг

от зеркала до времени юности

если хотя бы эти несколько слов

были вниманием обо мне

фантазия-день:

океан Виргинии слепнет

Черногории лазурный завет

наивное благословение

в смешной комнате

в замирающем теле

   
   
***

всё тогда началось

с пролистывания листьев земляники

под тенью волнистой

с испуга, сладости, пыльного солнца

болезни, с неё

и теперь листаю

бумажные стены, пороги

захваченные Москвой дома

и самое красивое между утром

и одинокой ночью –

улыбки – как мирное время

как зимнее солнце

моя angel в зелёной кофте

тех, с корзинами, юных, родных

ты утешь

нам ещё возвращаться

АНГЕЛЫ

                        Und eine Sehnsucht

                        (wie nach Sünde)

устало уставясь, ссутулили плечи птичьи,

и смотрят, и смотрят, как месяц гуляет в облаке.

а месяц, как бычий рог, – в мякоть неба ввинчен,

и мелко дрожит кайма золотого облика.

а ангелы жмутся, закутываются в перья,

и иволог волгих ловят руками длинными,

и прячут янтарных иволог в подреберья,

в грудины густые, в тёплую плоть малиновую.

над ними лучистой ниткой блик солнца выткан,

под ними волнуется облако пустотелое.

у них голоса скрипучие как калитки,

и много безвечных глаз, и улыбки белые...

но остаётся привкус во рту латунный

от иволжьей лжи и слезятся глаза от золота,

когда они видят:

гонится ломтик лунный

за уходящим солнцем, на луч наколотым.

тянется вечер, месяцем изувеченный,

а вдалеке за птичьими перекличками

ангел один, раскинувший крылья кречета,

пальцами воздух плавит, как будто спичками.

он смотрит вверх и ловит в зрачок усталый

злую улыбку месяца одинокого.

"что этот лунный ангел в заре оставил?

как станет тяжек нимб из созвездий дроковых,

если он вступит в первую свою четверть?", –

думает ангел, плавящий воздух пальцами.

жёлтых соцветий в небе трепещут ветви,

облако взбито пенящейся акацией.

розовой охрой вечера обрисован

и заштрихован облаком цвета вешнего

он, в чьей ладони месяца сердце взвешено

было

и ныне

найдено невесомым.

ПРЕДВЕСТНИК

под золотую музыку облачных литургий

выйдешь из сизых сумерек, дымом тоски объятый,

ангелом-зверем с крыльями из фольги,

сфинксом с лиловой кожей в венце из мяты,

юдищем лающим, радугой роговой

звёзды цепляющим...

падают звёзды в лужи.

даже такой – с орбитой над головой –

ты мне всё так же необъяснимо нужен.

в белой виньетке вербы и полыньи

синее небо чахлой седой весною

чествует близость просо и спорыньи,

злаки кладя на блюдечко расписное.

но ты всё так же смотришь туда, где дрозд

до черенка черешенки объедает.

а его детки – рыжие предки звёзд, –

тянутся вслед, вываливаясь из гнёзд,

и в дымный сумрак падают – пропадают.

лапой когтистой к лапе катает сфинкс

сердце моё – клубочек венозной пряжи,

и он уже так скоро его развяжет:

красный моток на тонкой струне повис,

о сизый зверь, не дай ему рухнуть вниз!..

но моя нежность вряд ли тебя обяжет.

АПОКАЛИПСИС

ты был, ты было – не было – была:

так сходится телесность и словесность.

мой мир опять лежал внутри угла,

и ему было троекратно тесно,

и с треском отслоилась шелуха,

и хрупкая подпанцирная полость,

заросшая артериями мха,

на четверых чудовищ раскололась.

ты – буква в алфавите птичьих слёз. 

ты – вывернутый наизнанку ворон,

опутанный сплетением желёз,

и твоих крыльев смолянистый ворох

таит в себе недвижимых стрекоз.

ты – цвет воды, настоенной на розах,

но в череде своих метаморфоз

всё больше подвергаются некрозу

твои безóбразные тело и лицо

в нарывах, волдырях... и роговое,

горючее и чёрное кольцо

висит затмением над белой головою.

ты расспаешься, срастаясь, и опять

они на части разрывают тело...

они тебя пытаются распять,

но я не этого, не этого хотела.

и они плачут, плачут и рычат,

бодаются, бьют крыльями о воздух,

копытами – о землю;

и звучат

в их голосах сгорающие звёзды.
 

они меня в себе не оживят,

но под коростой, коркой известковой

в тебе как в зеркале йовс килбо уживя...

так мой язык обманывает слово.

я знаю стон твоих больных зверей,

но правда в том, что я его не знаю,

и в промежутках между волдырей

мной принимается за свет мигрень глазная, –

в пустой надежде имя дать тебе

пытаюсь выбрать слово попригожей,

но всё не то.

убей меня, убей,

но не являйся в лиловатой коже.

***

Меня бы саму, как ребенка, качать,

В лукошко сложить бы с чужими сверчками,

У речки щенята пищат.

Сверчки головой покачали.

У градостроений застыли смешно

Избушки в покошенной осени.

Ложится на свод лепет снов лепестком,

И марево в кружеве носится.

Да, будет гроза: расстелились телята

По скользкой стеклянной поляне.

Пинают ногой деревянной ребята

От солнца остатки и пятна.

Трещит деревянная пятка.

Плывет мимо город, стекаются горы,

Сверчки допевают, ребенок уснул,

Река допивает грозу;

Сверчки остаются в лесу.

И кружево в мареве носится.

Колосья на марево косятся.

***

а в своем представлении я

толкаю тебя;

наносное и все:

душегуб и гимнаст он идет по отвесной скале

и чудесной стене.

мы становимся старше но кто нам посмеет сказать

что нервический теннисный мяч

разбиваясь о щеки меня не ударит по лбу

эта лодочка плачет и плачет и плачет и плачет

воспевать бы тебя до зимы а потом побежать

потолок-паучок-серебро-каучук-лепесток

что такое зима?

это зависть и морок и смерть

кокон шерсти звериной подавит и я подавлюсь

разбери меня так чтобы можно на солнце блестеть

чтобы выцвести и завязать себя вышивкой в хвост

мне хотелось бы есть за столом недоваренный хлеб

и поймать для тебя невесомый покладистый мяч

потолок-паучок-серебро-каучук-лепесток

ограничь меня золотом комнат и тихо заплачь

***

паутинка проходит как лапки по точечке в темечко

вырастает малиновый куст и становится доченькой

что ж ты высохла рано и потемну тихая реченька

мне бы с черного неба хотелось сойти к тебе оченно

очарованный странник сорвал ковыли и по камушкам

ковыляет себе не задетый лучами серебрянный

и сандаликом топчет початую гору пока бы что

не случилось а слу́чится – сядет в корабль сиреневый

улетит на звезду и усядется там и примерится

станет в Землю бросать некрасивое семя подсолнуха

обовьет ему ноги рождённая веретеница

и заденет хвостом все планеты и сдвинет их сонная

на покатой траве да катились сандалики тонкие

да и что же мне делать и как же спуститься к обиженной

упирается реченька в камушки подбородком и

намалинова дочь тесной схимы покорна острижена

посылает сигнал кораблю: прилети ко мне сирый мой

привези мне Уранову пыль да сапожки резиновы

привези опушённый ковыль да одежду змеину мне

привези паучиный костыль да и шаль паутинну мне

привези монастырь да и куколь озимую

увези мою Землю родимую 

в схимной хвори мне оченно хочется стать хворостиною

***

зверек плывет по тишине травы.

зверек плывет во мне, зверек волны.

мир соткан из стрекоз –

смотри, летит!

ах, нет: то мышь летучая была.

и бабочка мертва:

сухие пылья – вздернуто крыло,

а я, а я? а как же я?

фитиль;

вода; фитиль, вода, фитиль, вода,

оно, оно, оно!

я никогда не научусь,

как разжигать желток бетонных крыш

рассветным солнцем.

и сквозь ладоневые перепонки

мне затекает в мой упрямый рот

упрямый крик.

и я боюсь? о, я боюсь,

и страшно я боюсь.

смотри меня. смотри и притуши

согнутым пальцем желтый чистотел,

оставь после меня ничто; гореть,

гореть, гореть, сгореть, сгорать, сломать,

выламываться из ствола и надорваться:

болото забирается в меня.

мне помощь, помощь, ты мне помощь, мощь.

***

может быть в конце

останется только то

чем я гордился в детстве

амарантовый глаз собаки

стихотворение на другом языке

крыло стрекозы похожее на реку

осколок упавшей звезды

и то как я впервые понял

неподкупную душу магнита

не будет полного исчезновения

ГОСТЬ

Высокий и худой,

он тонкими пальцами выбирал из фиников гробы

и говорил мне о том,

что всякая музыка запретна.

Я вспоминал:

залитый золотом вечер,

продавец виниловых пластинок молчит,

над ним укоризненно склонился ландыш созвездия.

Играет музыка;

и на кончике этой иглы смерть,

комариная песня о крови,

ги́льзовый звон реки.

Я пишу стихотворение, потому что слышу,

как певцы вынимают

складные ножи голосов

и срезают

виноградную лозу времени.

ЗРЕНИЕ

нас наделили болью и она

так в хризалиду глаза вплетена

что не способен речи виадук

к ней протянуть срывающийся звук

и вынудить звучанием её

из сердца мира вынуть остриё

чтоб мы могли в том мире мировать

пока пора настанет миновать

ӨЛIМ

Там, где мой предок пробует языком окатанный штормом камень,

в невидимой точке времени,

где смиренная смерть кружится

в тюлевом платье облака,

разнося лепестки ириса,

из серебряной куколки выползла чёрная бабочка –

моё первое прикосновение к речи.

***

На разъеденной солнечным

светом рыночной площади

у слепого араба купить

серебряную фигурку льва,

в чьих немигающих глазах схваченная жестокость.

Отрубить руку за воровство –

можно ли схватить сильнее золото, серебро, время?

АНГЕЛ

помнишь мы спрятали пулю

в дупле орехового дерева

стоящего одиноко

когда покидали этот край

на долгих девять лет

вернувшись мы его не узнали

оно затерялось среди других деревьев

подросших и стоящих кругом

шевеля молодыми ветками

по которым снуют лиловые гусеницы

но однажды когда начиналась гроза

и старики под навесом просили бога о милости

в тоскливых звуках встревоженного ветром сада

я услышал хлопок крыльев

и увидел как вспыхнул огонь

одноразовый ангел смерти

попрощался со мной

***

Хотел написать что-то невразумительное,

А получилась правда,

Хотела написать правду,

А получилось что-то невразумительное.

Крикнул: Помоги,

Крикнула: Помоги,

Отразилось. Вернулось своё,

Показалось, что ничего не дойдёт.

Бумага рвалась раз за разом в воздухе,

Самовзрывающиеся кричалки непрочитанные.

Ну хоть утро мира передать,

Но она и так единственная в курсе,

Ну хоть цвет океана передать,

Но он и так единственный в курсе.

Левая рука кладёт письмо в ящик,

Правая вынимает в тайне от левой,

Он эти письма

Складывает туда же, куда и она.

***

Закидываешь голову,

А там ветки множатся и друг к другу тянутся,

Легонько касаются друг друга во тьме,

Снежинка залетает в глаз.

Прогулка по сугробам вокруг гостиницы

В какой-то там области.

Она сказала:

Я никак не могу выбраться из структуры местоимений,

Имена больше ничего не значат,

Но им на замену ничего не пришло,

Зато смотри, есть ничто,

Там или там или там,

Где-то там.

Он улыбнулся половинкой рта, вжался носом в её плечо:

Я знал одного, который ничего вроде не сделал,

Но у меня до сих пор мурашки,

Жалко его.

Они решили пройти по второму кругу,

Наступая на собственные следы.

ИКОНЕ

Я указал глухонемой любимой

На: дома вокруг,

На проезжающие автомобили,

Затем открыл рот и языком задвигал,

Указал на свой указательный палец, указывающий на

Свою голову,

Затем на звёзды,

Затем провёл руками по песку и закрыл глаза.

Это значило:

«Каждый раз, когда люди со мной заговаривают, я забываю тебя».

***

Ко мне подошла девушка и спросила, как пройти,

Я улыбнулся, но сказал, что ничем не могу помочь,

Она настаивала и выглядела беспомощно,

Я взял в руки её мятую карту, стал трясти ею и, запинаясь,

Бормотать что-то беспорядочно про волны и красоту,

Про школы, про осень, про стихи, и про войну,

За которую все мы вообще-то ответственны,

Думал про себя – что я делаю, зачем я это делаю,

Я где-то всё это уже слышал, я был здесь, но

Продолжал говорить, что без смещения не разобраться,

Я достал зажигалку и спалил её карту,

Девушка, вам не нужно туда, идите

Куда захотите, прямо отсюда и навсегда,

Единственное, что могу сказать – тут за углом

Ставят очень хорошую музыку

И говорят об интересных вещах.

Сен-Сеньков А. Шаровая молния шариковой ручки. М.: всегоничего, 2020. 76 с.

Андрей Сен-Сеньков – один из немногих поэтов, кто работает со «сложной», или «непрозрачной»¹ поэзией вне устоявшихся аналитической и метафизической конвенций. В это же ключе можно рассматривать и его новую книгу, в которой роль механизма остранения отведена иронии и гротеску. Согласно современной теории, «гротескное всегда реализуется на переходах и совмещении границ, метаморфозах прямо противоположных явлений (малого / большого, верхнего / нижнего, “возможного” / “невозможного”, человеческого / нечеловеческого; живого / неживого и пр.)»². Так и в тексты А. Сен-Сенькова во многом построены на подобных метаморфозах. К примеру, одно из наиболее примечательных стихотворений этой книги «Третье пришествие – Саудовская Аравия»:

божья матерь русская углеводородица

делает органический тест

что-то не так

внутри какой-то лишний

очень липкий валентный электрон

я же умная богатая

я же нефть каменный уголь сланец

еще и гидраты природного газа

как я могла так облажаться

как я могла забеременеть

для электрона эта истерика не в первый раз

во второй

да

снова россия

снова двенадцать тупых учеников после репетиторов для егэ

снова вполне себе зоологический судья

снова вышивание крестиком по телу

ничего

в первый раз было больней

потерпим

зато потом пара тысяч спокойных лет

в человечьем кинотеатре с поп-корном

который иногда с солью

Гротескный образ беременной «божьей матери русской» усиливается неологизмом «углеводородица», в котором корень «бог-» заменен на нефтепродукты. Причем здесь не столько концептуальная критика дискурса, сколько работа с механизмами сознания, когда «нефть каменный уголь сланец / еще и гидраты природного газа» становятся метонимией политической онтологии и политической телесности. За счет такой образной конверсии и возникает гротескный мир, в котором монтируется высокооктановая метафизика с мотивом повторения, выворачиванием евангельского сюжета («двенадцать тупых учеников после репетиторов для егэ») и мизантропичесткой отстраненностью («потом пара тысяч спокойных лет / в человечьем кинотеатре с поп-корном»). Финальный образ «поп-корна который иногда с солью» может трактоваться и как «соль земли», и как ироническая метафора слёз мучеников, или вообще не поддаваться прямолинейной трактовке за счет гротескной иронии финала.

Не случайно Андрей Левкин пишет о джазе в предисловии к книге. Ритмическая организация текстов А. Сен-Сенькова, фрагментарность образной картины позволяют выстроить тексты сложной стиховой формы, сочетающейся с версейными, прозаическими вставками, напоминающие джазово-поэтические композиции Лэнгстона Хьюза. Так, заглавное произведение сборника «Шаровая молния шариковой ручки», представляет собой переключение между наукообразным прозаическим рассуждением о фальсифицируемой (поддающейся опровержению) теории шаровой молнии и гротескной оптики в стихотворных строках.

При этом подчеркнутая визуальность при обыгрывании однокоренных слов в названии заглавного текста сборника в сочетании с комбинированием стиха и «научных вставок» позволяют создать визуально-семантическую галлюцинаторность, которую можно считать одной из черт сборника в целом. Эта галюцинаторность создается и благодаря поэтике заглавий (одного из главных приемов в поэзии А. Сен-Сенькова), благодаря которой при чтении его стихов мы будто бы оказываемся в системе вещей, смешавшей массовое и элитарное, высоколобое и второсортное: «Стихотворение, поднятое с пола»; «Синяя SIM-карта», «Если бы не Малевич, то тут бы стояли войска Волигамси», «Видеокассеты, не покупайте их больше», «Синяя свинья Михаила Ларионова, 1910 г», «Армянский сон после турецкого фильма», «Третьяковский гипермаркет», «Лавка в сувенирном человеке» и т.п. Однако в роли потребителей не мы с вами, а сами вещи «потребляют нас» – таков мир стихотворений А. Сен-Сенькова.

Аналогию с творчеством А. Сен-Сенькова сложно найти в литературе, такое письмо ближе сюрреалистической мультипликации Яна Шванкмайера, как пишет А. Левкин в предисловии (но отмечает: «условно»), или же боди-хоррорам Дэвида Кроненберга (опять-таки условно). От первого его отличает как минимум более тонкая ирония, от второго – отсутствие интенции «взбудоражить» или напугать.

В тексте «Високосный Ницше» поэт разворачивает галлюцинаторную картину «оживленного» месяца, переосмысляя знаменитый афоризм немецкого философа:

если долго смотреть в февраль

февраль начнет смотреть в тебя

в первых числах будет просто приглядываться

в десятых смотреть не отрывая глаз

в двадцатых испепелять

двадцать девятый взгляд

скрутит мартовскую белую веревочку

и подвесит

твое сердцебиение

за петельку на пульсирующем воротнике

Будучи мастером визуальной поэзии, А. Сен-Сеньков использует визуальность и при создании гротескных и галлюцинаторных образов. Так, в приведенном тексте важен мотив взгляда, благодаря которому зачастую и функционирует визуальное в литературе. При этом наделение «февраля» функцией наблюдателя позволяет создать как иронию в переосмыслении стереотипа «неудачного високосного года», так и гротеск в его способности истязать субъект речи.

Несколько в ином ключе иронический гротеск А. Сен-Сенькова возникает в стихотворении «Бесконечная поездка в метро с бесконечно умирающей кошкой»:

почему у кошек всегда легкая асимметрия в окрасе?

белый носочек на левой лапе немного больше чем на правой

или на мордочке черное пятно чуть смещается в сторону

словно что-то важное в этом маленьком теле

слегка продлилось

или проехало нужную остановку

заглядевшись в шерстяное окно

Метафорика в этом тексте создает не только ироническое завершение, а, скорее, сентиментальное, блюзовое: сострадание к умирающей кошке позволяет углубить образ важного «в этом маленьком теле». А также гротескное извлечение этого образа из тела и синтетический образ «шерстяного окна» выражают эту грустную иронию умирания.

Александр Уланов считает, что в поэзии Андрея Сен-Сенькова и Аркадия Драгомощенко «текст – событие встречи с индивидуальностью человека или предмета, событие развертывания значений и связей в открывающемся пространстве возможного, формирования пишущего (а вслед за ним и читающего) субъекта»³. И в новой книге при помощи джазовой ритмики, гротескной образности, визуальной галлюцинаторности и иронического завершения поэт создает особые ситуации перехода, фрагментации, расчленения объектов и их собирания, перераспределения свойств между субъектом и объектом, выворачивания политического через телесность или общекультурный опыт. Как, например, в стихотворении «Если бы не Малевич, то тут бы стояли войска Волигамси», что картины художников становятся способом временного скачка в прошлое и сборки гротескной иронии над 23 февраля (днем, когда соединились День Советской армии и Военно-морского флота и день рождения Казимира Малевича), над «юными солджерс» и над обессмысленной армией («супрематический язык» как пародия на уставной), и только «красивый белый снег», зависший в воздухе будто бы в замедленном времени, вырывает как повествование, так и «юных солджерс» из этой гротескной ситуации.

Такое письмо А. Сен-Сенькова можно назвать трансгрессивным, отчасти в том смысле, в котором его употребляют зарубежные исследователи (transgressive fiction⁴), т.е. письмом с устойчивым вниманием к переходности, телесности, сексуальности, аморальности (часто в несколько гипертрофированном или сатирическом ключе). С другой стороны, гротескные миры его текстов, как мы увидели, зачастую построены на трансгрессии субъектов, образов, предметов, деталей. Так и эта книга открывает читателю способ трансгрессивного взгляда от шаровой молнии до шариковой ручки при помощи джазового гротеска и визуально-семантической галлюцинаторной иронии.