Софья Дубровская. Приговор

ПРИГОВОР

∆

не приговор, родная, это не приговор —

спать, уткнувшись кончиком носа в притвор

левой рукой зажимая зелёный платочек ксении петербургской

правой перебирая ворсинки со станции курской

с мягкой щетинкой, чтобы вязкий секрет

не выворачивался и не розовел

∆

не приговор, родная, это не приговор —

спать и видеть жутких людей из прошлого

спать и видеть, что больше ты не стараешься

спать и слышать: вот раньше-то ты старалась

раньше всё как-то проще, теперь теперь!

не приговор, родная, это не приговор —

спать и видеть жутких людей из детства, шепчущих тьма

                                          тьма

                                  тьма

               тьмяяяяяяяяяблоки

∆

родная, внемли и вспоминай:

у цветастой бабушки был мелкий подъезд,

там пахло приятной плесенью;

у зеленоградской бабушки были мочёные яблоки

она тебя путала с другой девочкой;

у издательской бабушки были истории про леонида андреева и его дочку, подружку издательской бабушки —

какая хорошая москва была, как в ней всё светилось, как здорово было бегать за рассветом, как хорошо было от горячего асфальта какой замечательный уголок с подземным обоссанным переходом на китай-городе какие крутые подростки нынче в метро как здорово было пить джин у кремля как невыносимо пошло ностальгировать по поводу последних лет как упоительно было сидеть во мхате на подушках по проходкам как дохрена воспоминаний у меня в башке как много родных мест меня окружает где я осталась алло заберите меня пожалуйста

бабушка, подскажите, пожалуйста, дорогу к моим

∆

как нелепо: щуриться на прикроватные сумерки,

припоминая, что раньше носили очки

      ты и я

         ты и я

      я и ты и

   ты и

как невиданно: стоять у холодного озера и кричать

                     и я и

фигуре у дальнего берега: привет salut

               ПРИВЕТ SALUT!

∆

как невыносимо иметь друзей, но не видеть

∆

родная, руки твои — мочёные яблоки;

нет смысла плакать что не выходит солнце

и закапывать цвет надежды в холодную землю;

хорошо бы обречь себя на физический труд

выдыхать морозное молоко вместо больного воздуха

прятаться за прозрачной тюлью в покосившейся мазанке

которую сами же и смазали аппетитной глиной

и смеяться с кокетством, подставляя покрытые мерцающей тканью руки

под солнечный свет

раздевать себя смехом, коптить плечики

ковырять соль, застывшую на лопатках

целовать сердцевину ладоней твоих

самые горячие участки кожи

∆

я хочу расстегнуть молнию на небе и вытащить свет за шкирку —

ВЫЛЕЗАЙ, ПОГАНАЯ ТВАРЬ

родная, мы не виноваты, что сейчас зима

и не должны так бесстрастно страдать от этого, боже

всё поверхностное отдать за вечное пребывание в траве

∆

moodboard:

биться головой о церковный деревянный пол и выплакать все свои грехи

увидеть свет в церковном окне — как от кожи А. М.

съесть пряник и ходить по дорожке долго туда-сюда

купаться в озере делать гениальные вещи сжимать стопами мох пить его воду

хлестать с друзьями вино виртуозно шутить кричать

.

 .

  .

.

                             хи-хи

.

  .

 .

.

.

.

.

.

это не приговор, родная?

***

расскажи мне, когда этот парк успел осмелеть

и сменил оперение; из моих окон виднеется только

лес, самоценным сосудом свернувшийся в теле почвы;

бесполезно — не спать по ночам и даже не знать,

чем занимается парк, что он ещё меняет в себе.

несвобода, ужас, ладони липнут ко лбу,

пастилки паркета надломлены, мне бы хотелось уйти,

тем временем утки ныряют, по инерции скользкими лапками

пиная морось и погружаясь в камыш;

а рядом вороны, притворяясь толстыми утками,

объедают траву в испарине близкой смерти.

и все кирпичи внутри потемневших зданий

похожи на морды собак:

либеньская серночка, басенджи, бордер-терьер, венгерская выжла, курцхаар, левретка, риджбек

                            и русская пегая гончая.

отдели себя от пространства, не дай ему стать

похожим на цвет удушья, не порть его;

будет ещё весна, может быть, даже лето;

походи вокруг церкви, когда-нибудь ты зайдёшь,

и тебя там узнают

***

парк завершенен. на скамейке лежит мужчина

над скамейкой мигает фонарь, пруд

приподнялся и опадает ошмётками влаги

на лоснистые листья пока ещё не сражённых

шквалистым ветром деревьев. а в остальном

всё как обычно, рассказывать, в общем, нечего: много работала

тащила в себе позвоночник, поскрежетала зубами

наблюдала, как собаку везут в рюкзаке. она была всем довольна; я

кажется, тоже довольна, хотя ничего не видела:

ни

   белых рук

ни

   трамвайных путей,

                       способных запутать следы

      ни

         каши из разговоров

         ни

             прочных стен

            ни

               очевидцев

               ни

                  синяков

                  ни

                     быстролетящего времени,

               пожираемого мерцающими экранами. ничего

я не видела, может быть, что-то слышала

точно запомнила части, наброски, вихри:

                          поворот головы, или

                                 тихий смешок

                                                   или

                         бездонную яму

                                             или

         комья земли на полу

                                       или

       отсутствие страха.

обкатанный парк

обнимает мужчину, сжимает его, целует

выключает, чтобы было не разглядеть:

действительно спит

или кажется спящим, прислушавшись

к утиным визгам, кухонным разговорам;

ждёт не дождётся утра — ударить фонарь

пока тот растерян, после пойти в метро

скрежетать зубами, запрятав память во рту

будто камушки против врожденных дефектов речи