Эффект Кулешова

СЕМЬ ВЫМИРАНИЙ ПЛЮС ОДНО РОЖДЕНИЕ

пепельный рис

вулканические волчата с крыльями которых миновала пыль

медведки и постельные клопы

когда ещё не придуман денотат

(медведи, постели, кто

ел из моей тарелки?)

дурной щенок откусил ногу,

так что теперь есть только

пелопоннесские острова

и перешейки

необходима новая география

где птичий помёт не образует снежные шапки

континенты лежат, они наелись забродивших ягод и яблонь

но они не умерли, бесполезно тормошить их

надо взрасти судорожной крапивницей

воздух скатывается на одежде

через взвесь

пробираться не глазами,

запахами – и стрекозы

отращивают усы

гендерно-аффирмативная мера

ранних вёсен 

и этот лёгкий платок

бритых голов –

не хватает отклонения гладкости,

инклюзии черепных восторгов,

неожиданностей, виража

лобной кости. да как же

разбудить эту интонацию?

сказки дочерям на ночь,

объявления на обесточенных пляжах –

везде точки: азбука морзе или радиация

кошачих лапок?

и, наверное, каждая электроовца

мечтает, заглянув в остановившийся глаз

очередного пятипалого бежевого тела,

понять, что ей говорит

конкретно это

предзнаменование,

о чём стоит беспокоиться,

если их находят у рубки стеклоочистителя

и никогда – в сарае

не о чем: нет хрупче того абсолюта,

что закипает в супе; об этом скажет

любой, кто выходил из школьной столовой,

пропахший и обновлённый, как после

крещения. просто теперь на дне

нет паравозика. даже выесть всё

ради матери – обнажатся зубы

ящерок-альпинистов с загаром у глаз.

между клыками строгие юбки-карандаши

и прокладки. долгое разложение

опорочило женское лицо революции.

но есть и плюс:

кухни друзей, с которых, казалось бы,

больше не вытирать вина, выносятся газом

в полости от кастрюль. искажённый металл

тянет меня да тебя в разные стороны.

а крышка подскакивает, мешает ответить другим,

как так получилось. пока джинсовая ткань

стягивает реки. эстуари не научились разнашивать

неизвестные формы.

ВЕСЕННИЙ РЕМОНТ

                                   В.К. 

Заплатка из краски на стену, где раньше кто-то любил,

кто-то торопливо желал кончины коммивояжеру стали

талого снега, агрегатно-водяной рынка руки;

вылизывая себя, он находит в боках соли и сахары.

Вопреки плоскостям векторов молекулярных редутов

корабль готов на опись скуки и грусти: шипучий

шотландец отхаркивается, застревает в мехах.

Заводит волынку, и в носовой платок хартия

сворачивается сама.

Свет за окном засыхает, как выключатель. Экономия

пятен в полу – что платить по счетам

не придётся, чует цветок худосочный плечами

вазы. Затем снятие (марксисты забрали и это слово!)

солнцезащитных стёкол со стен, открытые

родинки подъездных дверей беззащитны

перед новым бытом. Запах краски проходит

через триумфальную арку бровей,

вызываючи слёзы ледовых скелетов карнизов.

И косые пролёты – застёгнутое пальто,

где пуговицы внизу, как всегда, на одну больше,

неодобрительно чувствуют, что пищевод

начинает бравую жизнь в синей и чёрной роще.

Кто-то спиздил его! Это

море луны, видное одной стороны подзорки.

Насквозь просматриваются жабы: выжившие,

потерявшие намерение. Маслобойки молят тепло

в бочонки, но центр тяжести опрокидывает их

в отражение зависшего шага. Завершится ли –

но помочь он, (к ыс)тинной сзыве кошек –

это не сдюжит. Треножник сонавтов

простыню, скомканную в ногах порожка,

утюжит.

САЛЛИ ГАРДНЕР В ГАЛОПЕ

Сплю на двух ногах, как лошадь

вставшая на дыбы и зависшая так:

без задних ног фехтует беспокойными

ресницами с мошкарой сенного промысла:

соринки в тяжёлом тёплом дыхании.

Сплю и вижу: вязнет в детском бассейне,

бок буксует у надутого берега,

и между губ  шипучка слюны и воздуха:

пена не рассосалась. Вижу и чувствую

подступившей изжогой, надо и с ней тонуть,

чтобы суметь проснуться.

Упавшей диафрагмой не отдышаться

икает и выплёвывает по косточке от каркаса

мыльных пузыриков просторный зверь.

Неявные тени театра в крупе, на свалявшихся

водах она рыб-удильшик, перевёрнутая

пожарка-заводное колёсико.

Как такое мог упустить аниматор,

взвесивший грубые шерсти, просунув

браслет через копыто? Доказать

ничтожность галопа в воде:

видите, тут касается, тут и

этак. Да она рада бы не касаться:

но спит, умирает, оставлена без задних ног,

а мне ещё и смотреть на это.

КАРАВАЙ

Птица, начинённая капустой,

как стебль мясистый, росла

для себя незаметно заканчивалась

тестом и начиналась другим:

осиный разворот в сторону света.

Перед глазами нитевидные черви,

поэтому она всегда летает

с открытым ртом: аденоиды медовых полей.

Её будит голод, а ожерелье-жалюзи

украшает посмертно.

Оставшись в XIX веке, она боится фонарей,

ищет звёзды в городе. На чайной жерди она

молодится, кажась птенцом

из пассажей Бодлера: но

умирать и расти ей

в горшках и садах полимеров.

Рассада скворечников тянется

вдоль поясов прибрежной

земли безмятежного млечного

пляжа, где вместо буйков рыб

толкает планета-хурма, и гелий,

касаясь десны, света варежки

вяжет. Коробка от обуви в рост,

задевая чердак щиколоток в пыли,

полный встаёт, кубической тере

дупло – закруглённая притолока,

и сёдла прокинутых стульев

однотонный билборд,

и сипло в них буквы

кустарные птицею выколоты.

ТРИ ЗАРИСОВКИ СТРАННОГО ДНЯ

1. Перемена перспективы

Неловко уединённую женщину,

каплящую губами и носом,

убирать к другим –

космонавты, птицы, несравнимо маленькие

в жужжащих цветах, стул, который пододвигается

под блик, вышедший вон.

Я всегда думала, что ферганская школа – фрегаты,

тихонько двигающиеся в песке (mind their own business).

Да и если смотреть по-семитски - ферг и фрег -

Не всё ли равно? Как у проездного оторвать

виды транспорта – всё, кроме рогов,

протянутых стрелками к порам кожи Урана.

Да как же тут оглянуться, когда любопытные лица богов

высматривают нас на открытках? Сморкаемся,

чтобы замылить лицо, а хоть бы что –

среди несоразмерных тем цветов птицееды,

клювы стучатся в скафандрах.

Мы выбираемы, выжеребьены,

как на слепую.

2. Это было уже слишком давно

Желёзный лёд – это когда снег уже потерял всё, что мог,

и остаётся упаковка из алюминия, охраняющая

сердце моё, глаза мои, от уязвимого шага в соединении плиток.

Даже огромными подошвами на ботинках не придавлю воздух

в поддённом горле, из песни слов не выкинешь – не очень-то и хотелось,

но на самом деле не получится, слишком уж мотив

неприятен, как забытый фильм, снятый во сне с показа.

Репейник, налипший на спину овечьим языком – что-то есть,

но уже отрастает затылок.

3. Авария

            Вершына – это ничего себе какой стих!

Случится затормозить машине,

каждый камешек пройдёт

через колени. Нетвёрдая,

нетвёрдая уверенность в пузырях,

совершаемых трубочкой. Они не сдуваются

на трубе, разделённой блоками –

хорошо, очень славно, топко в каждой ноздре,

вместе – терпимо, пока в нос не наносится ударом

рулевая подушка.

 КВАДРАТ

Человек кусает собаку

Двунаправленный зуб его – бахрома на заетом флагштоке. Есть что-то неправильное в щелях на боку, в горечи шерсти, побывавшей снаружи пломбы. Вообще животная нагота – на ней не было обуви от едкой земли – неестественна. И то, что она не защищалась, а просто ожидала место в предложении, как очереди за речью. Спала ли она? Просит ли есть живот, переваренный внутри другого? Теперь она жалобно оттаскивает себя за падеж – иностранный хвост, агенс дворняжьего поля. Лоснится волос по кругам на полях телесного склона, но её голове не до смеху.

Человек никогда так не делал, но и теперь все обвиняют несчастный объект действия прямого, как тетива – хотя он и подирался сзади, подлая траектория, которой не отследить ни боковыми ушами, ни лобовой корой.

Собака кусает человека

Ну, теперь всё по правилам, и пущенный камень по эллипсу возвращается, тыкается в плюш намокший, и растаскиваются клыки по всему телу защитной одежды.

Если женщина вернётся с машиной времени, то приложит фотографию к старому лицу, сопоставляя, а мужчина, пойдя к собаке, вставит свои челюсти в её: что тогда делать? Обойти все инстанции: горные вершины с горьким концом, снегопад лаев, щенячьи брызги, оставшиеся по одной стороне лужи. Из-за игорных домов она глотает кости,

если не досчитались чипсин окон. Укуси его, только не смотри, как переплелись деревья в остатках твоей слюны. 

Никто не кусается

Даже стрелки в часах прикрывают рты, чтобы прошелестеть кожей, как близкие в туннеле вагоны. Либо зашивается уже проглоченное тело, как румяное яблоко, и переживается неразмолотым. На пробу не взять ветер, пока он прилипает к указательному кольцу, не привить от бешенства сажени коренных затвердевших барашков. Неужели всё это время в деснах были они? Ещё бы, а почему же мы тогда не кусаемся: в тихий час агнцу и волку отведены разные кроватки.

Все кусаются / Собака и человек кусают друг друга

Блестящие мальчики неспешно просачиваются сквозь камни к воде, минуя и падая в воздушные сгустки промахов инженера по гальке: засмотрелся на галок, пустил мягким знаком воронку от дальнего произношения сонорных частиц. Там это и завязалось: одышка волн (у них-то сколько подбородков?), сладкая пена – газированные листья морской капусты. И у качающейся постели чужого нездоровья грязно вертелась драка. Пёсье тело, мохнатый спасательный круг, отнекивал от падения.

К 120-ЛЕТИЮ НИКОЛАЯ ЗАБОЛОЦКОГО

Вот бы охуел Заболоцкий:

садится и едет на минское море,

и воскрешает каждого князя и княжьего сына.

Дарит им стрекозное зрение и предел хитиновых мышц,

даёт шлемы от излинявшего глаза.

Объезжена литовская мышь,

сырные латы заточены, кайзер

располагает ловушки, как зайдёшь по грудь и не выйдешь –

слишком тепло, к тому же кто только не писал об этих местах.

Заправляет тьму в простыню мха, и выходит такая ночь,

что светится даже днём. Балюстрада ботинок на коврике нёбном –

между силуэты, дельфинчатый треск изморози. И хоть каждый

мураш по-кальвински заговорит,

муралы заварятся в стенах крепко – цикорий гранёного ордена.

Там долго будет княжить булка, подсохшая справа (зубастый стигмат),

мурава спрячет мощи её. Целовать будут только ищейки-ящерки

да дети, что пока твёрдо не ходят. А Заболоцкий выходит и спрашивает,

чего ревём, очки, повидавшие бой с клопами за честь кленовой рощи,

и я, не повидавшая ничего, кроме старого чугунка, плачу ему в ладони.