Растяжение: разговор с автор:ками и составитель:ницами сборника

Осенью 2022 года вышел сборник текстов «Расцяжэнне» («Растяжение») об эмигрантской и протестной боли беларуских автор:ок, которых затронули события 2020 года, репрессии, вынужденная эмиграция и война. Тексты, отличающиеся в жанровом, языковом и фикциональном отношении, могут быть концептуально объединены с помощью маргинальной позиции автор:ок – принципиально важно, что они были написаны женщинами и квир-людьми, чей опыт часто воспринимается как вторичный или не первостепенный в изучении по сравнению с «универсальным» травматическим прошлым человека, попавшего в ситуацию, для которой часто не находится слов. Я поговорила с пятью автор:ками о «Растяжении», задав им вопросы, которые освещают разные особенности сборника, и многообразие непосредственных авторских позиций. В случае письма о травме, авторская позиция часто находится в мерцающем, нецелостном состоянии, проговаривает себя через другие дискурсы. Но главное, что она находится в постоянном художественном и этическом поиске слов для экстремальных состояний, которым, как нам кажется, иногда невозможно ответить иначе, кроме как через травматическое оцепенение. 

– Лиза Хереш

Получить электронную копию сборника или приобрести её за свободное пожертвование можно с помощью специальной страницы обратной связи. В поле «How much do you want to pay» введите «0», если хотите получить «Растяжение» бесплатно, или любую другую сумму, если хотите оставить донат. Все собранные деньги пойдут на оплату консультаций психологинь, работающих с пострадавшими от насилия или находящимися в абьюзивных отношениях. 

«Rasciajenne» (2022), ISBN 978-609-96338-1-7 / Publisher: Vilporta (Lithuania)

Дарья Т. – Д. 

Тони Лашден – Т.

Виктория Т. – В. 

Маша – М.

Аня З. – А.

Дополнения Лизы Хереш – Л.Х.

1. Как вы понимаете название сборника? 

Т.: Для меня название сборника отсылает к двум вещам: к растяжению физическому и одновременно к метафорическому и художественному опыту переживания этих лет в Беларуси. Мне кажется, что физическое растяжение это о том, что беларуские сообщество и люди, участвующие в этих сообществах, были вынуждены разъехаться по очень разным странам. Теперь Беларусь ощущается как протяжённое понятие: это не только географическая единица, но и люди в Польше, Грузии, Литве, Латвии; люди, которые уехали куда-то дальше к близким и родным. Физически это стало очень растяжённым понятием. Художественное понимание процесса растяжения для меня состоит в том, что боль, связанная с произошедшим в Беларуси в 2020 году, как будто бы отошла на какой-то второй план. Начиная с 2020 люди в Беларуси и за её пределами проживали много разных кризисов: это события 2020 года, миграционный кризис в 2021, до этих двух кризисов – очень тяжёлый опыта, связанный с динамикой ковида, а после всего этого в 2022 году произошло вторжение России в Украину в котором Беларусь стала пособницей страны-агрессора. Вся дальнейшая, действительно тяжелейшая травма, связанная со всем этим, как будто бы не смогла быть прожитой. Времени переживать об этом не было. Кажется, будто изначально боль, которая произошла со всеми нами в 2020-ом году, менее заметна. Для меня растяжение то в том числе и про то, что, возможно, рана зарубцевалась, но её переживание не закончилось. Эта ноющая боль, которая присутствует в растяжение мышц – это то, что многие из нас испытывают в отношении Беларуси.

Д.: Для меня это, во-первых, про время, которое после 2020 долго пребывало в состоянии растянутости, не заменяясь ни настоящим, ни будущим. Во-вторых, про широкую рамку включения материалов в сборник: под одной обложкой находятся тексты и тех авторок, у которых уже опубликованы книги, есть литературные премии, и тех, кто только начинает писать.

Л.Х.: Мышечную метафору использует и Виктория: «Растяжение – это про болезненный, но необходимый процесс. Вроде растяжки мышц – ощущения не из приятных, но к какому-то результату (вроде дополнительной гибкости) приводят».

О растяжении пространства и времени рассуждает Аня: «Сейчас, когда я стала задумываться, я вижу две интерпретации. Первая – это социальные связи, которые тянутся, рвутся и растягиваются под влиянием времени и обстоятельств. Второй смысл – про само время; оно приобрело дополнительное измерение, растянулось. Если раньше у него было только персональное измерение для многих из нас, то сейчас в том же дне как будто помещается гораздо больше: это несколько пластов новостей – российских, украинских, из дома. Для эмигрировавших это два параллельных таймлайна, дома и новой жизни. Как в отеле или крупных компаниях – на стене висят несколько часов (Москва, Токио, Лондон, Нью-Йорк), так и кажется, что у каждого сейчас несколько часов про всех, кто тебе дорог, про тебя самого. Любая единица времени включает в себя сейчас больше, чем прежде».

Мария добавляет: «Растяжение – это протяжённость травмы во времени: она не кончается, истончается, а потом накрывается следующей». 

2. Личное и политическое – дихотомия, имеющая долгую историю критики в традиции феминистской мысли. В частности, феминистки давно указывали на то, что, во-первых, сами обстоятельства и условия пребывания личного являются политическими вопросами – а политическое, наоборот, создает сети, в которых мы можем или не можем практиковать частные жизни. Как вы работаете с этими категориями («личного» и «политического») в своих текстах?

Д.: Моё эссе напрямую обращается к связи личного и политического, предостерегая от  аффектов, которые делают человека потенциально уязвимым для манипуляций – не на личном, а на политическом уровне. Когда мы теряем способность обнаружить прореху в логике, когда нам хочется облегчить бремя публичной демонстрацией аффекта, найдется сила, которая встроит этот аффект в выгодный для себя контекст. При этом контекст необязательно будет выгоден для нас. Необходимо осознавать, какой вклад и куда мы делаем, когда решаем отойти от рационального, слиться с коллективным телом, которое обещает утешение (часто ложное). 

Текст, чьей темой является деколониальность, не предлагает универсального решения, но делится моей личной стратегией – а она в том, чтобы помнить, как мои идентичности (атеистка, лесбиянка, женщина) соотносятся с определенными идеологиями, ценностями, политиками. Я знаю, что традиционалистская, эссенциалистская, правая риторики не включают меня и мой опыт, и даже если в текущем моменте напряжение спало, поскольку существует крупная объединяющая беда, мы не близки. Мои идентичности не предполагают стирания опыта тех, кто определяет себя иначе, тогда как консервативный дискурс строится на необходимости уничтожить меня (если не физически, то политически).

М.: Для меня важно признавать важность личного, повседневного, бытового, подвергать сомнению разделение на великое и бытовое. Я долго не могла признать эту важность собственного автофикшена, не давала себя права назвать это литературой, а не просто личным дневником. Лаборатория [в рамках которой были созданы тексты, далее вошедшие в сборник – Л.Х.] была одним из способов этой валидации, способом набраться смелости заявить: да, это важно. Это стоит внимания. И, конечно, в итоге дневник оказывается чем-то большим: то самое политическое становится фильтром, через который я смотрю на обычный обед в кафе, на маленький концерт ирландской музыки, на выставку современного искусства. Мне кажется важным показывать эти невидимые связи.

Л.Х.: Такую же целительную роль совместной работы для осознания связи личного и политического отмечает Аня: «Я никогда раньше не пробовала дать голос тем группам, которым я не принадлежу. В обозримом прошлом мои тексты, за исключением текстов юности, все автобиографичны. Не чувствую пока в себе решительности и мастерства работать с чужой болью и помогать ей найти какой-то голос, поэтому и про политическое я могу говорить только в контексте личного-политического. Долго мне казалось, что я не имею права на политическое, что мой опыт слишком зауряден, тусклый, что для тех же протестов я могла сделать больше и, раз я не так пострадала, как мои знакомые, значит, могла бы сделать и больше. Это очень характерная мысль для многих: я слышала такие высказывания от знакомых и незнакомых людей. Мне все время казалось, что мое личное слишком мало и нерелевантно для многих, и тогда даже лозунг "личное – это политическое", если тебе трудно сформулировать, от какой идентичности ты говоришь, как будто личной частью становится никому не нужен и не интересен. Если ты текстом или другим объектом искусства не говоришь про общую проблему с некоторой группой. 

Однако в рамках лаборатории, когда мы вычитывали тексты друг друга, что было очень полезно для меня, одна коллежанка сказала мне, что таких людей много: уехавших и затем вернувшихся. Когда ты создаешь текст, ты смотришь на свой опыт в сильном приближении, и сложно оценить каждую деталь. Однако коллежанки, смотрящие более общо, помогают понимать, что человеческая склонность находить во всем паттерны проявляется в чтении и интерпретации текстов. Оказывается, что твое личное может выступать как политическое – говорящее про вашу общую проблему». 

Аня добавляет: «Тематическая подборка сборника такова, что даже при описании бытовых аспектов протестной деятельности, даже если она не была на передовой и ты делал не больше всех, если тебе и твоим близким пришлось эмигрировать и ты описываешь бытовые, будто бы неокрашенные аспекты этого, это все равно становится политическим, так как потом, при прочтении текста холодной головой, ты видишь ненормальность того, что ты жил именно так. Это превращается в сатиру, критику и гротеск просто потому, что из другой реальности понятно, что люди не должны так жить – проверять, в каком ОВД их друзья, собирается и уезжать одним днем. Это становится политической критикой просто потому что это честно документирует нечеловеческие, несовременные, несоответствующие правам человека условия». 

Т.: Феминистский императив личного как политического, политического как всегда связанного с личным опытом проникает и в активистскую практику, и в письмо. Безусловно, мой текст старается разделить этот опыт с близкими, подругами, коллежанками, старается очертить пространство, где этот опыт может быть осмыслен без осуждения, дать время для того, чтобы в полной мере погрустить, иногда с какой-то большей эмпатией к себе и к произошедшему со мной выстроить структуру пережитого заново в текст. В нём я стараюсь показать, насколько происходящее в автофикциональной прозе связано с большими политическими процессами событиями, и что политическая катастрофа, произошедшая в Беларуси, на личном уровне проживается в общем и целом в том же огромном масштабе. Буквально катастрофа всей жизни.

3. Кажется, что особая логика, объединяющая тексты сборника, может обнажиться при рассмотрении категории времени. С одной стороны, подавляющее большинство текстов вращаются вокруг основных узловых дат – выборы 2010, выборы 2015, события 2020 года, политические преследования, последовавшие за ними, война. С другой стороны, травма, связанная с календарным временем, влияет на его восприятие и описание: время замирает, повторяется, растягивается, течет неправильно хронологически, закольцовывается. Как ваши тексты работают со временем и как их форма влияет на темпоральность произведений?

Т.:  Я за последний год почувствовал, что подавляющее большинство текстов, которые рассказывают о болезненном опыте, так или иначе повторяют друг друга. Как будто это все тексты про один и тот же момент, случившийся со всеми нами. Я думаю, это происходит потому, что травма – это место повторения. Найти в беларуском контексте какой-то сверхкреативный язык для описания травматического опыта мне кажется невыполнимой задачей. Нет красивых метафор, чтобы описать то, что с нами произошло. Язык скорее усыхает до не самых привлекательных слов, не самых привлекательных форм, и я думаю, что он повторяет сам себя до некоторой степени просто потому, что травмы так устроены. 

Д.: То, как мои тексты работают со временем, связано с тем, как время работает со мной. Пока я в плену травматического события, оно повторяется во снах, стоит перед глазами, когда смотришь в никуда, вытесняет все прочие мысли, едва перестаёшь сознательно думать. Текст начинается с дистанции. Я использую сны и эпизоды диссоциации как материал для него, и сама дистанция тоже становится предметом осмысления. Например, что происходит с любовью, в каком качестве она существует, если исчезла ситуация любви, исчезли те версии нас, которые любили друг друга, но воспоминание, однако, оживляет чувство, и ты испытываешь его изнутри своего миллион раз изменившегося тела, испытываешь от лица другой версии себя, по отношению к персоне, которой больше не существует? По сути, ничего нет, но в качественном процессе вспоминания можно, тем не менее, соединиться с утраченным чувственно, по-настоящему.

Л.Х.: Об использовании настоящего времени в своём тексте рассуждает Мария: «Так как я пишу автофикшн, я часто использую настоящее время: мне хочется задокументировать момент, пока он происходит, и мне хочется погрузить читатель:ницу в этот момент. Но в этом документируемом моменте неминуемо возникают веточки связей с прошлым и будущим: с личным прошлым, с семейной историей, странные параллели и совпадения, знание о том, что случится дальше, знание, которое неминуемо окрашивает воспоминания о прошлом. Получается такая невидимая структура, которая для меня и держит текст».

Аня считает, что темпоральность сборника связана с его названием: «Кажется, во многих текстах сборника таймлайн нарушается, повествование нелинейно: есть какая-то ось и игла, на которую нанизываются разные временные слои, разные события. Это калейдоскоп. Многие тексты, описывающие события в прошлом, написаны в настоящем времени. Мы застреваем в прошлом, как в травме, поэтому события прошедшего оказываются для нас грамматически актуальными».

4. Как, на ваш взгляд, можно охарактеризовать жанровое многообразие сборника? В «Растяжении» можно встретить и стихи, и прозу; отрывки из приговоров и судебных речей; переписки, сообщения и электронные формы бытования текстов; дневниковые записи. Как форма в вашем тексте освещает ту грань тематического сплава (насилие, любовь, тревога, война, жестокость, забота, тело), которая объединяет тексты? И какое место в сборнике занимает ваш текст?

Т.: Как составитель:ница сборника я видел свою задачу в том, чтобы организовать пространство сборника как пространство исследования. Мне кажется, сборник, начинающийся с соединения личного и политического насилия композиционно переходит в осмысление того, что значит быть связанным с Беларусью. Что значит беларуское? Что значит иметь опыт проживания всех произошедших с нами событий? Для меня тексты глубоко и искренне пытаются дать ответы на эти вопросы. Уже ближе к концу сборника тексты ставят для читателей уже собственные исследовательские вопросы, помогают понять, как ещё можно прожить, переварить произошедшее и двинуться дальше с опытом, который у нас есть.

Д.: Поскольку сборник выпускался по следам лаборатории феминистского письма, его композиция и обусловлена тем материалом, который создавался участницами. Нельзя сказать, что эти тексты – широкий срез практики письма беларусок. Если бы речь шла об опен-колле, можно было бы рассуждать о концептуальной редакторской селекции, но здесь мы видим иную рамку выбора. Неоднородный писательский бэкграунд, разные цели письма (в том числе терапевтическая) определили многообразие сборника. Мне кажется интересной такая практика скорее не подбора, а столкновения  текстов. 

Моё эссе находится рядом с поэзией ганны отчик, и они связаны темой деколониальности, но говорят об этом разными языками: если ганна обращается к противоречивым и сложным опытам, то я работаю на более поверхностном уровне, где возможна некоторая четкость. Я нечасто пишу эссеистику, но для сборника написала именно эссе, потому что сейчас кажется важным сделать предельно однозначное деколониальное и антиэссенциалистское заявление. У текста прагматическая и конкретная цель, и поэтому он таков: с тезисами, историческими параллелями, нумерованными пунктами. Лишь в конце, где я предлагаю читателю познакомиться с моей персональной стратегией противостояния, отделения себя от аффекта, он становится более поэтичным, интуитивным, неоднозначным.

Л.Х.: Виктория добавляет: «Свое собственное место в сборнике я бы охарактеризовала как точку в кольцевой композиции "от частного к частному", через что – уже другой вопрос. Это про общность травмы во всех текстах, но помню, когда я прочитала текст Ольги Костюк, с которой у нас разница в возрасте около пятнадцати лет, я подумала о том, что в целом время вообще ничего не меняет. И не в том смысле, что мы в застое каком-то, а в том что мы переживаем одни и те же опыты и не находим эффективного способа как справления (с травмой), так и сопротивления (режиму)».

Своё место в сборнике описывает Аня: «По оглавлению, если рассматривать его тоже как единый текст, можно сделать вывод о развитии сюжета: экшн, движение вперед, затем движение натыкается на стену и невозможность возвращения, а в финале мы остаемся с вопросом о том, был ли выбор и могло ли все сложиться иначе. Сочетания созвучия во взаимодействии заголовков рождает небольшое произведение. Мне нравится мое соседство, тексты коллежанок; кажется, что соседние тексты имеют много общего: с первым текстом у моего как будто нет очевидных перекличек и тематических координат, зато тексты-соседи моего текста дополняют друг друга вопросами или альтернативным взглядом на одно и то же: я читаю текст Тони, стоящий перед моим, и нахожу переклички эпизодов, схожие плоскости высказывания. Тексты-соседи подталкивают меня рефлексировать над своим текстом. В этом и заключается удачность композиции».

5. Узловые моменты, объединяющие временные створки текста и как бы объединяющее их в одно, застают героев в разных местах, состояниях и аффектах. Насколько растяжение боли в пространстве и времени позволяет лучше изучить или, наоборот, отклонится от переживания боли?

Т.: Мне хочется вернуться к опыту уязвимостей и обратить внимание на то, что люди которые участвовали в создании сборника – это женщины, квир-люди с опытом многочисленных пересекающихся дискриминацией, люди, которые пострадали от репрессий, люди, кто были вынуждены эмигрировать из Беларуси, люди, у которых есть опыт тюремного заключения, которые подвергались преследованиям. Мне кажется форма текстов, которые есть в сборнике, отражает одну главную проблему: когда у тебя есть весь этот опыт известно, что писать становится очень сложно. Кажется, что малая форма очень важна именно потому, что она показывает, насколько ключевую роль играет свободное время, незанятое вопросами выживания. Если вы посмотрите, какие формы используются, то это рассказ, эссе, короткая поэтическая форма. Это всё тексты, которые могут быть созданы в рамках очень ограниченного времени.

А.: Сборник не ощущается разнородным при языковом и жанровом разнообразии. Сплавление разных временных пластов и нелинейность существования объединяет все тексты и выходит на передний план, за этим уже не так остро ощущается разность формата. Есть единство в подходе ко времени, к хронике, к документации периода войны после и до 24 февраля, чтобы противопоставить день прошлогодний, например, и день сегодняшний. Есть общие темы – протесты, эмиграция, общий опыт, идентичности (квир, женщины) – и это оказывается более общим, чем формат оказывается различным. Многие тексты можно отнести к автофикшену – под этим сочетанием автобиографического и художественного прячутся разные форматы. Стихи могут быть художественными и детализированными в биографии. Текст может говорить про собственную травму и содержать отрывки из новостей. Мой текст близок к дневниковой форме: тут нет дат, он весь написан в рамках лаборатории, никаких цитирований и чужого материала я не вносила, но он стал для меня при этом ещё и автотерапевтичным. Утренние страницы, дневниковые записи. В тексте есть эпизод, где я перебираю вещи, которые взяла с собой из Беларуси – я уделяю вещам много внимания, желанию их сохранить в качестве артефактов, созданию дополнительных смыслов между ними, любви и заботы. Текст освещает любовь, заботу, самозаботу, тоску по близким, желание сохранить ниточку к ним, портал через значок или сережки. Про форму – у меня тревожный текст, много повторяющихся конструкций («Я помню...»); повторение создает ритм предостережения. Этот эстетический прием про тревогу.

Растяжение пространства и времени – сборник так и может называться: исследование боли от Минска до Тбилиси. Широкий спектр того, где оказались автор_ки, помогает дистанцироваться и воспринимать не только совсем близкий опыт. На далекий опыт смотреть легче. При чтении про тех кто, кто оказался в Киеве, осознается сильная болевая граница – эта боль чужая, присваивать ее себе невозможно, ты ее не переживал, это разный опыт. Ты в одной капсуле, а кто-то в другой, и в этом вопросе у вас разные идентичности, которые нельзя смешать. Изучение и излечение боли, на самом деле, не такие разные стороны, не два опции – можно изучать чужую боль, не являясь ее элементом, можно изучить ее, не присваивая, не идя опытным путем. Переживание не будет полным. 

В.: Отклониться от переживания боли, думаю нельзя никак. Просто после лаборатории и прочтения итогового сборника, я бы сказала, боль воспринимается иначе - как если бы раньше это был твой личный камень (как  у Юли Тимофеевой в стихотворении «Камень страху» [VPN]), лаборатория просто разбивала его на разные куски, более и менее интересные, более и менее болючие, а в итоге мы все оказались в равной позиции в куче гравийки. И не разберешь, где чье. Коллективный сборник о боли говорит, что боль – общая. И связана.

Л.Х.: Дарья добавляет: «Растяжение, зависание, продлевание – всё это отодвигает возможность рефлексии, поскольку никакой этап опыта не оказывается завершенным. Сейчас, мне кажется, завершенность этапа случилась, и поэтому письмо стало возможным – не как агитационный материал или терапия, а как художественное высказывание. Изнутри момента оно не происходит – там только тишина, плач, плакат, прокламация».

6. Полиязычие (беларуский, русский, украинский, английский, польский) является характерной чертой сборника. Помимо огромного географического пространства, на котором оказались автор:ки сборника, как работа с несколькими языками повлияла на ваши тексты (в случае, если это относится к вашим произведениям), если повлияла? И как тогда меняется идентичность пишущ:ей автор:ки и характеристика самого сборника? Как говорить о сборнике, преодолевающем моно- языковые, национальные и гендерные границы?

Д.: Мой текст целиком написан по-русски, однако языковой вопрос в Беларуси вообще и мои личные основания писать на русском языке – предмет его рефлексии. Критически важно понимать, почему я, беларуска, говорю и пишу на русском, почему это первый язык, который я стала учить. Дальше могут быть разные стратегии обращения с этим. Так или иначе, ответственность за колонизацию Беларуси лежит на России, и нельзя, на мой взгляд, предписывать людям, как им обращаться с этим травматичным опытом, как из него выходить. Моя стратегия, например, состоит не в переходе на беларуский, а в присвоении русского. Мой русский язык принадлежит Беларуси, а не России.

М.: Полиязычие кажется мне очень важным инструментом исследования идентичности и иерархий. Язык не принадлежит какой-то определённой стране, культуре, человеку. Мы можем его реклеймить, менять, совмещать с другими. Думаю, должен быть «беларуский русский» так же, как есть, например, «австралийский английский». Я скорее русскоязычна, но беларуский всегда был тайным убежищем, тем, на что можно опереться. Я сейчас нахожусь в англоязычной среде, большинство моей коммуникации на нём. Одновременно с этим я стала намного больше писать на беларуском, читать на украинском. При этом я не отказываюсь от русского языка: у России нет на него монополии. Пока я просто наблюдаю за взаимодействиями этих трёх языков во мне и в моих текстах.

А.: В самой лаборатории мы говорили на двух языках, и это было бесшовным и естественным. Выбирать говорить на беларуском языке – это политическое заявление, но при этом мне нравится мысль Даши Трайден о том, что и русских языков много, у них разные понятия и разный бэкграунд. Мы – отдельные, это наш язык. Я для себя пока что исследую вопрос языковой идентичности, до лаборатории я очень стеснялась говорить на беларуской мове, но сейчас мне стало казаться, что языковое смешение – не маргинальный прием, это может быть намеренным решением. У билингвального человека вообще будто две стороны личности, где каждый язык используется для определенной темы, эмоции, ситуации. Язык – инструмент, который можно использовать. Художник не всегда должен пользоваться только большой кистью; детали он будет рисовать кистью меньше. Нет правил, нас ограничивающих. 

Сборник определенно беларуский, и то, на каких языках он написан, не изменит этого. Тематически для этого сборника очень важен беларуский опыт, и язык не может этого изменить. И использование многих языков как раз черта беларуского многоязычного пространства, и об этом стоит говорить как об особенности беларуского сборника, преодолевающего границы: можно все. 

Л.Х.: Тони Лашден резюмирует: «Для меня вообще процесс создания сборника чтения и работы с текстами, которые в него вошли, стал попыткой понять, что для Беларуси может значить процесс деколонизации, что для нас может значить использование русского языка, беларуского и украинского языков. Где найти ту опору, безопасное языковое пространство, в котором мы можем себя выразить? Для того, чтобы осмыслить это, автор:ки используют разные языки: для того, чтобы нащупать ту самую зону безопасности, где они могли бы рассказать про свой чрезвычайно болезненный опыт».

7. Оглядываясь назад, можете ли вы сказать, каким для вас стал процесс написания текстов? Терапевтическим, репаративным, или тяжелым, но необходимым? Нашли ли вы в процессе письма эмоциональный или образный элемент, о котором не подозревали при воспоминании события или его пересказывании?

Д.: Я не пытаюсь опубликовать тексты, которые носят для меня терапевтическую функцию: такое остаётся в личной переписке и телефонных заметках, поскольку потенциальная читательница – не моя психотерапевтка. Отдавая моему тексту свои время, внимание и, возможно, деньги, она должна получать что-то взамен, а не становится вместилищем для необработанного горя, никуда не вписанной боли, неуправляемой ярости. Этим эссе я хотела бы начать с читательницей диалог о преодолении колониальности, об опыте и интересах социальных групп, к которым мы принадлежим. Сейчас я вижу подъем правой риторики, к которой, не осознавая этого, зачастую присоединяются левацки настроенные люди. Разумеется, эта внезапная слепота к популизму и эссенциализму – ответ на сильные травмы, которые произошли и происходят с нами, однако важно найти такие способы реагирования, которые не будут усиливать консервативное движение.

В.: Я думаю этот опыт был необходимым. И все совпало в сборнике, в организации лаборатории: это о грани, которая совсем скоро может быть забыта и утрачена на ближайшие пять лет минимум. Покрытая грузом еще большей ответственности (в основном уголовной), эмиграции знакомых, депрессии и сложных ментальных состояний травма двадцатого года никуда не делась. И тут, в Минске, никто не ждет что ближайшее время будет лучше. Из вопросов личной безопасности проблематичной становится даже возможность пересылки физического экземпляра сборника в Беларусь. Думаю в моем тексте, самым большим открытием для меня стало название - я разрешила себе сомневаться. И само название («ці быў выбар?») появилось уже после написания черновой версии текста.

М.: Важный терапевтический процесс документации. Нахождение в другой точке времени во время редактуры позволило увидеть новые связи между событиями и восприятиями.

А.: Процесс написания текста и обмена обратной связью стал для меня очень терапевтичным. Как у психолога воспоминания складываются в общую картину, так и в сборнике фрагменты, долго находящиеся у меня в голове и в разговорах с близкими, смогли вербализоваться и сложиться в мозаику. При написании автофикшен-текста это ряд выборов – признать ли мысль или страх своей или нет. При запечатлении слабости в тексте ты одновременно осознаешь ее. 

8. Если ваш текст – сон, то какой? Глубокий, некрепкий, утренний, тяжелый?

Т.: Это отсутствие сна в принципе. Мой текст в сборнике посвящён бессоннице и нарушению сна. 

В.: Сон перед сном, в промежутке между 5-10 часами вечера: быстрый, без сюжета, с разбитым послевкусием.

М.: Сон, после которого хочется проснуться и с облегчением осознать, что это был всего лишь сон.

А.: Беспокойный сон с вспышками, воспоминаниями, ерзанием и отрывками. 

9. Какие дополнительные контексты, факты и индивидуальные особенности вашего письма могут помочь читателю прочитать ваши тексты ближе, глубже, внимательнее?

М.: Внимательное отношение к деталям, обращение к своим собственным переживаниям и воспоминаниям. Я бы хотела, чтобы читател:ьница разделил:а со мной описываемый опыт – и вспомнил:а свой.